во внутренней темноте — его лицо.

Это был очередной и крайне эффективный урок перевоплощения. Абу Салех неоднократно ловил себя на том, что с новым лицом обращается отважнее и мастеровитее, чем со старым. Смелее прибегает к маскировочной косметике, когда она необходима. Уж не в этом ли кроется причина некоторой женственности, за которую высмеивал его грубый Шарипов? А может, причина в том, что он давно не знал женщины? Половое чувство, столь сильное в ранней молодости, как-то сошло на нет, угнетенное постоянным нервным напряжением, без которого Абу Салех чувствовал себя точно электроприбор, не включенный в розетку. Любовь женщин продажных и легкомысленных больше не занимала террориста, постоянную подругу он, вследствие образа жизни, позволить себе права не имел.

В конце концов, так ли уж это важно? Абу Салех не стыдился косметического набора, от которого не отказалась бы кинозвезда. Разве не благодаря этому набору он сумел скрыть от близнецов Скворцовых следы стычки с Бирюковым? Ведь Бирюков нанес ему заметные повреждения, и тем не менее Скворцовы ничего не заподозрили, даже столкувшись с ним лицом к лицу.

Абу Салех не испытывал злости к Бирюкову и Скворцову: наверное, только драка вселила в него боевую ярость, которая быстро иссякла, когда повод для нее был ликвидирован. Он привык думать об убитых им людях без злости и без печали — они были для него всего лишь звеньями в цепи выполняемого задания. И все же эпизод с семейством Скворцовых настроил его на минорный лад.

Невольно пришла на ум история собственной семьи. Сейчас Кирилл и Ростислав, как и другие «Графферы Пикассо», на его стороне, но что они предприняли бы, узнай они, что Абу Салех убил их отца? Убил не как-нибудь в переносном смысле (пролетариат — могильщик буржуазии, ну и все такое), а непосредственно, собственными руками убил… Тогда, пожалуй, повторилась бы ситуация палестинской семьи, которая подчиняет всю жизнь мести за погибшего родственника.

Губы Абу Салеха, полные, точно у молодой египтянки, растянула улыбка. Способны ли на это сыновья Николая Скворцова? Эти европейцы (для него русские были, вне сомнений, европейцами) не придают значения роду; их общество атомизировано, каждый в нем сам по себе. Поэтому они перестают размножаться. Многодетная, по их меркам, семья считается в мусульманском мире бедной детьми… Так что, вероятно, близнецы Кирилл и Ростислав не захотели бы жертвовать своими молодыми жизнями, чтобы смыть кровь отца. Но с большим процентом вероятности можно утверждать, что в составе «Графферов Пикассо» их больше не встретили бы…

— Чего зубы скалишь? — неприязненно спросил Шарипов, которому надоело ждать, пока Абу Салех приведет в порядок лицо.

Ахмеду Шарипову заграничный собрат по деятельности не слишком нравился: вызывали раздражение его разнообразнейшая эрудиция, его ненавязчивая опытность, его тщательность в одежде, его возня с косметикой, легкость его отношения к жизни… Сам Шарипов был человек тяжелый, но тяжесть характера он считал в своем случае синонимом основательности. На русском языке такой подход к действительности формулируется поговоркой «Семь раз отмерь, один раз отрежь». Он считал, что вести себя именно так обязывает его долг перед высоким делом, избравшим его себе на службу. Имелись, правда, причины менее возвышенные: не в последнюю очередь пригибало Шарипова к земле неподобающее для мусульманина увлечение напитками, которые запретил пророк Мохаммед. Мысль о том, что неумеренные возлияния воспрепятствуют наслаждаться ему тонкими яствами и тридцатилетними пышнотелесыми гуриями на том свете, порой ввергала Ахмеда в тоску, однако, чтобы отказаться от алкоголя, ему недоставало силы воли. Абу Салех, невзирая на свой несолидный внешний вид, был настоящим кремнем, когда дело касалось самоограничения. Шарипов не находил в нем слабостей и тем сильнее злился.

— Я улыбаюсь своим мыслям, о мой суровый друг, — пропел Абу Салех бархатным голосом, — своим крохотным быстрым мыслям. Ты полагаешь, с пистолетом — это была здравая идея?

Он всегда стремительно переводил разговор, когда тема ему не нравилась. Что касается Шарипова, Абу Салех никогда не был с ним вполне серьезен, и даже совместное убийство — кстати, не первое и, по всей видимости, не последнее — не изменило его снисходительного отношения к чеченцу. По его мнению, советское воспитание делало борцов за свободу Ичкерии изгоями и в исламском, и в западном мире, а младшая поросль ичкерийских волчат демонстрировала отсутствие всякого воспитания вообще… Но не будешь же выкладывать в лицо товарищу все, что о нем думаешь! Абу Салех предпочитал слегка подкалывать Шарипова, чтобы не зазнавался, блестящим оружием своей иронии — не более, но и не менее того.

— Не беспокойся, очень здравая, — нехотя ответил Шарипов. — Этот пистолет нам еще пригодится.

— Желаю, чтобы он пригодился нам, а не кому-нибудь другому.

— Это ты… на что намекаешь? Неудачу пророчишь, да?

— Зачем мне пророчить неудачу? Интересы у нас в этом деле общие. Просто предупреждаю: будь осторожен. У меня за все годы работы был один-единственный провал. Но со мной, первоклассным агентом, за то, что я его допустил, обошлись не слишком ласково…

Напрасный труд. До Шарипова спокойный тон не доходит, на него надо орать, надо трясти его и колотить об стенку головой. Несмотря на различие комплекций, Абу Салех при необходимости мог бы преподнести соратнику такую воспитательную процедуру, однако не вправе делать это. К сожалению, он не может командовать Шариповым, чтобы не провоцировать конфликт между чеченскими полевыми командирами и своим начальством. А жаль! Можно, разумеется, снять с себя всякую ответственность в отношении действий Шарипова, но это равносильно снятию с себя ответственности за собственную жизнь. Провал одного означает провал другого.

А что означает новый провал для Абу Салеха? Новое назначение? Или новое лицо? Пластическая операция лучше кое-чего другого из списка неприятностей, однако и она — не мед.

В отношении нового лица он не испытывает той сентиментальной привязанности, как в отношении старого, но не в этом дело. При повторных вмешательствах могут оставаться рубцы… проваливаться нос… А это ни к чему.

Абу Салех разглядывает в зеркале свое лицо. Его лицо — его оружие, такое же, как его разум, его умение влиять на людей. Оружие надлежит держать в целости и сохранности.

Пассажиры метро, в отличие от пассажиров наземного транспорта, не имеют привычки смотреть в окна. Пассажирам метро это ни к чему. Если ехать человеку недолго, он безразлично рассматривает облепившую стены рекламу и тех, рядом с кем, волею случая, он оказался в одном вагоне; если приходится ехать на значительное расстояние, он читает детективный роман (хотя бы вот этот, который вы держите сейчас в руках), перелистывает конспекты или служебные документы, терзает карманный компьютер или мобильный телефон — в зависимости от должности, интересов и финансовых возможностей.

В черную тьму, охватывающую вагон тотчас по въезде в тоннель, пассажир вглядывается, как правило, в одном случае: если его, готового выйти на следующей станции, приплюснули к дверям, прислоняться к которым категорически не советует белая надпись. Только эти несколько минут в зависшем промежуточном состоянии заставляют обитателей наземного мира обратить внимание на выхваченные из темноты призрачным вагонным светом, седые от пыли переплетения проводов, блестящие утробной смазкой металлические конструкции, таинственные, неизвестно куда ведущие приземистые дверки с надписью «Опасно!» и прочие малоприятные вещи, которым надлежит оставаться скрытыми, точно внутренним деталям человеческого организма. Самая прекрасная девушка вряд ли сохранит свое очарование, если предъявить миру ее вскрытую брюшную полость. Поэтому ничтожно мало находится любителей заглядывать в окна метро и со страхом осознавать, насколько эфемерен этот, содержащий в себе хрупких уязвимых существ, поезд по сравнению с бездной мглы, сквозь которую он проносится. И до какой степени мы рискуем каждый раз, когда совершаем этот путь под землей.

Подобные мысли, помноженные на ежедневные поездки в метро, способны из человека, удовлетворенного жизнью, сделать неврастеника. Однако было бы нечестно скрывать истину из тех