уснуть. Брезжило раннее летнее утро, казавшееся таким неправдоподобным, ненормальным, словно изменение его судьбы повлияло на весь окружающий мир.
А ведь, если разобраться, в эти краткие часы горячечного, пронизанного головной болью сна и свершилось его превращение! Пока он спал, отец и Замир окончательно нашли общий язык. Так что, можно считать, проснулся он уже Абу Салехом. Подменное имя, но у него все имена такие.
Таким образом, предыдущая часть биографии закончилась; она представляла собой сухое резюме, которое подают претенденты на новое место работы. Новая часть содержала значительно больше листов и напоминала приключенческий роман. Замир увез его из Англии — увез далеко, на базы, где тренировались его сверстники. Абу Салех открыл там много нового о себе. Новым стало и лицо — выбритая голова делала его непривычно-решительным, — и характер. Уже тогда Абу Салех понял, что ему вряд ли подойдет мирная закулисная деятельность: он станет шпионом в стане врага, и никем иным. Он обнаружил необычайную способность к изменению внешности. Его талант к усвоению языков оказался как нельзя более кстати. Он полюбил как холодное, так и огнестрельное оружие — порой миниатюрное, но неизменно точное — изучил свойства ядов. А главное — он нравился себе в новом качестве! Гуманистические поползновения, проступавшие в разговоре с отцом, сошли на нет. Может быть, потому, что руководители баз умели обрабатывать сознание подопечных в выгодном для конечной победы ислама духе…
Мысли Абу Салеха временно раздвоились: он прекрасно понимал, что его сознание обрабатывается, но не сопротивлялся и даже отмечал наиболее выдающиеся моменты обработки, чтобы со временем применить их на других. Он знал, что рано или поздно ему придется этим заниматься. В конце концов, только человек убежденный способен убедить других. Порой он сам не понимал, когда он убежден, а когда только разыгрывает убежденность… Так ли это важно?
Ну а истина — да что такое истина, чтобы считаться с ней? Абу Салех всегда интересовался философией, особенно его привлекали французские философы-постмодернисты. В этой отрасли знания прочел он далеко не все, но достаточно, чтобы сделать вывод: все, что существует вокруг, — всего лишь текст, и читать его можно по-разному. Никто не смеет утверждать, что его прочтение менее истинно, чем все остальные. Этот аргумент подходил для полемики с той западной половиной своей личности, которую он упорно хранил и не собирался вытравлять из себя. С восточной половиной личности никакой полемики не требовалось: разве всемогущий и всемилостивый Аллах не освятил заранее все действия, которые предпринимаются во имя торжества ислама? В начале курса обучения Абу Салех боялся трагической раздвоенности, однако по мере формирования жизненных убеждений никакого трагизма в своем новом положении не обнаружил. Такой гибрид — западный ум и восточное сердце — встречается нечасто; такое существо, принадлежащее двум стихиям — своего рода земноводное, — представлялось его руководителям особенно ценным, и он слышал, Замир получил поощрение от начальства за то, что привел его.
Что было дальше? Долгий ряд перевоплощений. То, что приверженцам индуизма жрецы сулят после смерти, он испробовал уже при жизни. Эквивалентом миниатюрной гибели для него являлась смена имени и облика. Но всегда, во всех обличиях, он оставался неуязвим. Он оставлял за собой длинный шлейф смертей, но так ловко, что заподозрить его не могли. А иногда обходилось и без физического насилия: просто подготовка почвы, обработка сознания пылкой, искренней, жаждущей подвига молодежи. Вот и пригодился собственный опыт…
Один прокол — всего лишь один, но достаточно и одного неверного шага, если стоишь на краю пропасти. Одно утешение — он все-таки не упал окончательно, зацепился за свисавший с края пропасти чахлый кустик… Это было, когда ФБР, «Моссад» и Интерпол, объединив усилия, вычислили его и послали ориентировку полиции Германии, где он тогда имел обширное поле деятельности — в основном среди турок. Его уже пришли арестовывать, и ему чудом удалось скрыться — благодаря поддержке организации. Однако организация, вытащив своего члена из беды, проявила к оступившемуся строгость: ему предлагали расстаться с работой. Только теперь он по-настоящему понял, сколько значило для него это занятие, которое он и впрямь привык называть работой. До какой степени — больше, чем самая прекрасная женщина на свете — манила его тайная и тем более сладкая власть над людьми, не представляющими истинных мотивов его деятельности. Он просил не наказывать так сильно, предоставить возможность оправдать доверие. Тем, кто стояли над ними, тоже не с руки было лишаться такого ценного агента, но, к сожалению, его лицо теперь будет красоваться на каждом полицейском стенде, его сможет узнать любой пользователь Интернета.
— Что же, — угнетенно спросил он, — нет никакого выхода?
— Есть, — ответили ему, — но выход нелегкий… Если лицо может подвести, надо заменить лицо.
Впервые Абу Салех дрогнул. Горделиво полагая, что прошлое не играет для него нынешнего никакой роли, что человек его судьбы вправе менять прошлое, сколько захочет, он остановился в растерянности, когда ему предлагали физически порвать с тем человеком, кем он был. Порвать не только с модником- студентом, соблазнявшим девиц пачками, — порвать со своей семьей, со своим родом. Вот этот крупный горбатый нос и линию соединяющихся над переносицей густейших бровей он унаследовал — через отца — от деда, которого видел только на фотографии; а форма губ у него — типично материнская… Абу Салех попросил дать ему сутки на размышление. Но, уже покидая кабинет, единственным украшением стен которого было зеленое знамя с серебряной вязью букв, он знал, какой ответ он даст.
Неужели отец, которого он не видел на протяжении бесконечных, наполненных борьбой, лет остался бы доволен, если бы ради внешности сын предал свое дело — предал и отца, который благословил его на этот трудный путь? Ничто в человеке не является столь мимолетным, столь быстро выцветающим, как черты лица: в семь лет человек не таков, каким будет в семнадцать, а семнадцатилетнего с трудом узнаешь в сорокалетнем. Внутренняя удовлетворенность от своих поступков и уважение окружающих — это важней… В данном пункте Абу Салех, живущий жизнью, отличной от жизни обывательского большинства, был до смешного консервативен. И если он не побежал тотчас назад, стремясь поскорее доложить хозяину кабинета, что согласен, то лишь затем, чтобы о нем не сложилось мнение как о легковесном человеке, постоянно меняющем свои решения. Ради приличия, и только ради него, он выждал назначенные им самим сутки.
Следующая нить воспоминаний приводит Абу Салеха в комнату, где ничто — ни голубые, покрытые фиолетовым орнаментом шторы, ни мебель округлых, далеких от строгой функциональности форм — не напоминало даже очень дорогую больничную палату. К этой комнате примыкали ванная и туалет — также изысканные, совсем не больничные. Одна деталь отличала эти апартаменты от обычной квартиры или гостиничного номера: в них не было зеркал. Ни над раковиной в ванной, ни в створке шкафа, ни на тумбочке. Абу Салеху объяснили это так: он должен отвыкнуть от своего прежнего лица, тогда новое не будет для него таким уж большим потрясением. Абу Салех равнодушно качнул головой. Удивительно: каким же должен быть срок, чтобы отвыкнуть от самого себя? Но, послушный исполнитель, он не стал спорить и все время, отмеренное до первой операции, провел, не пользуясь бритвой и расческой.
А дальше… Дальше смотреть было не на что. Самое доброжелательное и ясное зеркало отразило бы лишь одно: белую коросту бинтов, плотную, как скорлупа. Когда Абу Салех ощупывал их шероховатость, ничем не напоминающую испещренную волосами и порами поверхность его родной, привычной кожи, ему иногда приходила в голову навязчивая мысль: как будто то, что скрывается под бинтами, должно быть абсолютно гладким, лишенным всяких человеческих черт — одним словом, яйцо. Твердое, точно из белого мрамора. Скульпторы-хирурги проковыряют его инструментами в разных местах, придавая мраморной кукле видимость жизни…
Все это, конечно, глупости, последствия наркоза. Он прекрасно сознавал, что у него есть глаза (чтобы видеть опостылевшую, хоть и дорогую, обстановку), рот (в него воткнута трубка, сквозь которую поступает вода и питательный бульон), нос (который, несмотря на все обезболивающие, ужасно саднил, пока меняли его форму)… Во время пребывания в клинике кругозор Абу Салеха сузился: он не вспоминал о том, каким он был, не мечтал о том, каким он станет, он с незамысловатостью воинственных душ хотел скорейшего окончания хирургических пыток и выхода на свободу.
И вот настал этот день, когда, разрезав толстый слой бинтов, ему сунули под нос предмет забытого назначения — зеркало… Из круглого металлического ободка на Абу Салеха глянуло лицо не просто незнакомое — новосозданное. Абсолютно юное. Однако без юношеской наивности, без юношеских устремлений — чистый лист, да и только. Опыт, огорчения, разочарования и страсти не успели проложить на нем ни единой морщины. Абу Салех отшатнулся и прикрыл глаза, но лицо продолжало стоять перед ним
