— People jam, — шепнул Кирилл брату, и Ростик понимающе кивнул. Если «traffik jam» — «варенье из транспорта» — по-английски означает пробку на дороге, то наблюдаемую ситуацию можно было, по аналогии, характеризовать как «варенье из людей». Близнецы лишних слов не тратили. Зачем разглагольствовать, когда и так понятно?
Ростиславу пришла в голову другая мысль: почему бы не купить машину? Еще полгода работы, так, чтоб особенно не напрягаться, и они смогут себе это позволить. Приятель, который летом побывал во Владивостоке, рассказывал, что там существует огромный рынок дешевых иномарок. Не сгонять ли во Владик? Туда — самолетом, обратно — на новеньком, скажем, «ниссане». Ради впечатлений останавливаться в каждом населенном пункте, рисовать на подвернувшихся кстати заборах свой тэг… Эта мысль так понравилась Ростику, что он решил поделиться ею с братом. Попозже. Не в маршрутке же! В утренней маршрутке за осуществимую мечту о персональном транспорте могут и морду набить. Даже две морды. Не посмотрят, что близнецы.
А все-таки отрадно ехать в маршрутном такси, чувствуя со всех сторон напор тел, облаченных в потертые пальто и вылинявшие куртки, и сознавая, что в любой момент можешь сменить образ жизни, предполагающий ежедневные поездки в переполненных маршрутках, на другой, бесконечно более привлекательный! Ради одного этого маршрутку можно потерпеть. Еще потерпеть…
Учебные корпуса на улице Миклухо-Маклая в Москве называют по-разному: «лумумбарий», «обезьянник»… Есть и такие, с позволения сказать, имена, которые напечатать уж никак не получится. Братья Кирилл и Ростислав Скворцовы не признавали этих плоских шуточек и звали место, где они получали высшее образование, попросту «университет». А когда закончат, будут называть «альма матер» или как-нибудь еще — тоже без плоских шуточек и подначек, а с полным уважением. Университет имени Патриса Лумумбы близнецам нравился, и учились они на «отлично» и «хорошо», чему не мешало даже увлечение граффити и подвернувшаяся в последнее время работа. И студенты, и преподаватели относились к ним неплохо.
Сегодня они приехали рано — аудитория была еще пуста. Только староста группы, как всегда, пришла еще раньше их и зубрила учебник в свете одинокой люминесцентной лампы. Обычно те, кто сидит над учебниками с утра до ночи, не пользуются всеобщей любовью, но Сания Алиева была такой миловидной и компанейской девчонкой, что ей охотно прощали и рвение в должности старосты, и вечно раскрытый учебник у нее на коленях. Ростик первым заметил, что Сания похожа на принцессу Юки из старого, черно- белого японского фильма. Ее густые, до пояса, волосы, скромно стянутые резинкой в «конский хвост», приметно выступающая под свитером аккуратная грудь и темно-алые, с коричневым оттенком, губы вызывали горячечное томление и внушали беспокойство: как же с этим быть? Близнецы до сих пор оставались девственниками: не из-за строгого воспитания в семье (в вопросах пола родители Скворцовы как раз были весьма либеральны), а потому, что мешала их одинаковость. Так выходило, что если они влюблялись, то — одновременно и в одну и ту же девушку. Дальше вставала дилемма: либо вдвоем обладать одной и той же подругой (на что она вряд ли согласилась бы), либо один из них выходит победителем, в то время как другой остается не у дел (а это грозило разрывом братских уз). Оставалось ждать и терзаться. Кирилл уже пришел к выводу, что им, чтобы не засидеться в девственниках до старости, начало мужскому опыту следует положить с какой-нибудь совершенно индифферентной особой, но все не решался поделиться своим выводом с Ростиславом. Были и у близнецов кое-какие крохотные секреты друг от друга.
При виде вошедших в аудиторию Скворцовых Сания подскочила, как перед строгим преподавателем. Новенький учебник, прошелестев страницами, туго закрылся с легким стуком.
— Ой, Кирюша… Ростик… — певуче запричитала Сания. — Мы все знаем, мы так сочувствуем вам и вашей маме! Это такое горе, такое горе!
Принцесса Юки в фильме часто гневалась, но при этом обладала добрым, чувствительным сердцем. Как и подобает истинной принцессе.
Кирилл и Ростислав приняли соболезнования, принесенные старостой от лица всей группы (у нее вошло в привычку делать все, что угодно, от лица группы), и одновременно, на уровне телепатии, подумали, что за все время от выхода из дома до вот этих самых соболезнований даже не вспомнили об отце. Несмотря на то что отношения между отцом и старшими сыновьями в последнее время натянулись как струна, осиротевшие братья испытали угрызения совести. Сейчас, когда папы не стало, все прежние ссоры и раздоры смотрелись досадными мелочами. Вопреки этим шероховатостям Кирилл и Ростислав сознавали, что у них был замечательный отец. Они должны по нему горевать…
Но им отчего-то не горевалось. Область души, ведающая скорбью, находилась точно в глубоком сне. Что же это — неужели они такие бесчувственные? Или горе настолько велико, что для его осознания должно пройти время? Так огромное темное здание не позволяет обозреть себя изблизи: чтобы оценить его размеры и архитектуру, следует отступить на несколько шагов…
В аудиторию шумно ввалились одногруппники, все разом — должно быть, вместе вышли из общежития. С близнецами здоровались каждый по-своему: кто, по привычке, бодро, кто — приглушенно, пытаясь соответствовать тяготеющему сегодня над группой траурному флеру. Скворцовым уже стало не по себе: что же это, с ними и дальше будут обращаться, точно с больными? Чтобы избежать неприятных расспросов и новых порций соболезнований, они заняли привычные места во втором ряду и открыли учебник — один на двоих, разумеется, — пытаясь заслониться этим ненадежным предметом.
— Добрый день, братья.
Не требовалось отрывать глаза от страницы, чтобы определить, что с ними говорит Абу Салех. Мягкий глубокий баритон и полное отсутствие акцента — если не видеть, то и не догадаешься, что обладатель этого правильного выговора кофейно-смугл и с миндалевидными черными глазами. При первом знакомстве Ростислав спросил: «По-арабски ведь „Абу Салех“ значит „отец Салеха“? А разве ты уже стал кому-то отцом?» — «У меня в Палестине шестеро детей», — наклонил странную и красивую, как у древнего египтянина, голову Абу Салех. Близнецы поразились: когда успел? Оказалось, ему двадцать семь лет… А на вид больше двадцати не дашь.
Внешность бывает обманчива. С первого взгляда Абу Салех производил впечатление обитателя пустыни, которого только что сняли с верблюда и каким-то чудом затащили в высшее учебное заведение чужой холодной страны. Только потом, разговорившись поближе, братья Скворцовы обнаружили, что он свободно владеет четырьмя европейскими языками. Эрудиция его простиралась от современных достижений искусства до новейших открытий в физике. Но и это, собственно говоря, не было главным. Любого человека, которого почтил дружбой Абу Салех, сильнее всего поражала независимость его мышления, необычность трактовки событий, которые кажутся всем самоочевидными… Однако, чтобы насладиться независимостью его мышления, требовалось стать его другом. А в дружбе Абу Салех был разборчив.
Чтобы потолковать с Абу Салехом, братья вместе с ним вышли в коридор и остановились возле доски с расписанием пересдач экзаменов зимней сессии. Мимо них проносились, не задерживаясь, студенты из других групп: спешили разбрестись по своим аудиториям. Им было глубоко наплевать и на пересдачу зимней сессии, и на иногруппников, которые тихо беседуют, уставясь на доску, — должно быть, об этой самой пересдаче.
— Придете на ближайший экшен?
— Трудно сказать… Ты знаешь, у нас умер папа.
— Да, я слышал. Мир его праху. — Романтическое изъявление чувств со стороны Абу Салеха лишалось намека на театральность. — От чего — от сердца?
— Нет. Его застрелили.
— Неужели? А кто?
— Неизвестно пока. Милиция ищет.
— Странно. Кому понадобилось убивать художника? Ну, желаю, чтобы милиция нашла убийцу… А вы все-таки приходите. Не нужно давать трауру слишком большую власть над собой. Мужчины должны скорбеть по отцу ровно столько, сколько положено.
Мимо них по коридору легкой походкой проскользила преподавательница Кира Владимировна, направляясь в свой кабинет за журналом группы, и близнецы уж было собрались в аудиторию, чтобы к ее приходу быть на месте, но Абу Салех придержал Кирилла за локоть. Ростиславу тоже ничего не оставалось,
