– Угадал.

– Ну так приезжай. Жду.

На пороге квартиры полковника встретила стройная черноглазая женщина с косой на груди.

– Тимофей Поликарпович? Здравствуйте, проходите. Сева ждет вас.

– Вас зовут-то как, извините?

– Настей.

– Поди, казачьего роду-племени?

– Ставропольские мы, – улыбнулась Настя.

– Ну тогда позвольте вам вручить дары Кубани: фрукты тут всякие, – сказал Довбня, подавая ей тяжелый пакет из кремлевского буфета. – Я-то сам кубанский. Соседи, значит.

Из другой комнаты вышел Голованов, протянул руку:

– Привет. Заходи, поболтаем. Настенька, ты нас пока не беспокой.

В кабинете хозяина был накрыт маленький журнальный столик. Коньяк и закуска. Выпили за встречу.

– Так что тебе про меня известно, Сева? – тяжело вздохнув, спросил наконец Довбня.

– Взлетел ты высоко. В кремлевском кабинете сидишь. Большую и лохматую руку имеешь, поскольку нынче без нее никуда...

– Вот-вот, – опечалился Довбня. – Почти угадал... А ты, значит, в МУРе работал... И ребята ваши. Сейчас-то где?

– Да есть такая контора... Охраняем помаленьку. А ты, значит, справки наводил? Зачем? Позвонил бы.

– Я долго думал, Сева. Не решался, – покаялся Довбня.

– И решился наконец?

– Да. – Довбня потянулся за бутылкой, но Голованов остановил, положив ладонь на его руку:

– Я бы предпочел по-трезвому, Тимофей.

– Ну будь по-твоему. Хотя душа болит...

– Вот и облегчай по возможности.

И Довбня стал рассказывать. Все с самого начала. От приказа до приглашения в Кремль. Маркина помянул, который его до кремлевского кабинета поднял, не стал скрывать, что вынужден был в этой связи выполнять отдельные поручения Игоря Леонидовича, за что обзавелся «мерсом», «фольксвагеном» для жены, дачей в Жукове, новой квартирой в четыре комнаты...

– Но кому, Сева!

– Ты ж говорил, взрослые сыновья у тебя.

– Тимоха и Андрей. Старший – замнач заставы, младший – командир взвода разведки, оба служат в Таджикистане. Андрюха был ранен, даже не сообщил...

– Чего же ты его так обидел?

– Зимой прилетали в отпуск. Посмотрели на мою жизнь, на машины, на голубой бриллиант на материнской шее. Так не догуляли отпуска свои, улетели обратно, в Таджикистан...

– И никакого разговора не было?

– Был, – помолчав, сознался Довбня. – Тот еще разговорчик! Тимоха – парень прямой и резкий. Спрашивает: с каких доходов, батя? Я пошутил было: хочешь жить, умей вертеться. А они оба как уперлись в меня глазищами! Ну тут я и вскипел. Чего, говорю, шары вылупили? Глядите, как нормальные люди живут! А я для себя, что ли, стараюсь?! Для вас же, для детей ваших, а моих внуков... Словом, наговорил им всякого, теперь самому совестно. В подпитии был... Они ничего тогда не сказали. Просто ушли и не вернулись.

– Ты давно в Кремле сидишь?

– Да уж два года.

– «Мерс», «фольксваген», голубой бриллиант... И я бы полюбопытствовал: откуда?

– Вот я и пришел к тебе. Считай, покаяться...

– А чего ж так долго думал? Раньше мог навестить. Или только теперь очко заиграло?

– Да не в этом дело, Сева, – сморщился, как от боли, Довбня. – За свою шкуру я не трясусь. Да и тебе ли обвинять меня в трусости! Знаешь ведь не первый день... Просто почуял я, что дальше – край. Пропасть.

– Трусость трусости рознь, – рассудительно заметил Голованов. – Одно дело, когда мы в разведку бегали, «языков» таскали, и совсем другое, когда из последних сил за особняки держишься, за «мерседесы» с голубыми бриллиантами.

– Было. Не спорю. Держался. А теперь гори они все синим пламенем, если из-за них я сынов потерял!

– Отличные, значит, у тебя парни выросли. Вот на них и вся надежда... А касаемо тебя? Так не ты первый, не ты и последний, Тимофей. Медлил разве что больно долго. А с другой стороны, повинную голову меч не сечет.

– Так я ж не снимаю с себя вины! Но я же сам к тебе пришел. Совета спросить. Не чужие вы мне, ребята. Я вот афганский снимок у себя нашел, где мы на валуне сидим, помнишь? Так прямо расплакался, веришь? От стыда сопли распустил. Что еще скажу? Чувствую я, что в этой истории с драгоценностями и я, по уши в говне. А теперь взяли Пучка. Слышал, Комара в Штатах наконец изловили. Очередь, так понимаю, и Маркину подходит... Нет, за себя не боюсь. Велели, я выделял людей. Так на то был приказ вышестоящего начальства. Ну пересажали генералов, а кого просто выгнали, так они спокойненько себе на грядках копаются, не шибко и обеднели... Нет, не об этом надо говорить. Не то я тебе, Головач, рассказываю. Мне вот днями Колька приснился. Свиридов. Как мы его, еще живого, с креста снимали, гвоздями прибитого... Не могу, убью гада!

– Кого?

– Да Маркина! Гниду эту поганую!

– А толку?

– Так одним меньше будет.

– Думаешь, сам далеко от него ушел? – жестко сказал Сева.

– И эта мыслишка была. Пистолет-то всегда при мне. А после подумал: я-то уйду, а эти суки будут продолжать жить? Нет уж, Головач, помирать, так с музыкой!

Голованов разлил по рюмкам коньяк и поднял свою:

– Ты в курсе, кто дело Гохрана раскручивает?

– Так наши, ФСБ.

– Не совсем так, Тимофей. Тебе надо подъехать в Генеральную прокуратуру, к старшему следователю Турецкому.

– Слышал фамилию, не помню, в какой связи...

– Ну так вот, мы ему сейчас помогаем, в меру сил, понимаешь? Поэтому и говорю, прямо с утречка завтра и подкатывай на Большую Дмитровку. А я, если хочешь, позвоню ему, представлю, так сказать, старого фронтового товарища. Но учти, с ним надо как на духу, иначе пустое дело...

Провожая полковника, Голованов с улыбкой шепнул ему на ухо:

– А Комара твоего мы как раз и взяли... – Он приложил палец к губам. – Но строго между нами. Кстати, и охранников твоих отлупили тоже. Это чтоб ты, Тимоша, не мучился догадками.

Довбня изумленно взглянул на Головача и лишь покачал головой:

– Теперь мне многое становится понятным... Спасибо, друг.