— Моя сестра Августа предается светской тщете! А мистер Дичфилд — добрый человек, истинно добродетельный джентльмен. Он напоминает мне твоего отца.

— Я ни за что не позволю Эстер выйти замуж за Дичфилда. Это был бы нелепейший брак. О чем ты думаешь, одобряя столь неравный союз? Неравный во всех отношениях…

— О нет! Брак с таким мужчиной — это единственный способ спасти Эстер от позора дурной крови. Она унаследовала дурную кровь от меня.

— Мама, я не верю в это! Если и есть дурная кровь в нашей семье, то она от моего отца. Незадолго до смерти он совершенно обезумел.

В течение всего разговора мать говорила тихим бесстрастным голосом — так изрекают бесспорные истины о погоде. Она говорила о «дурной крови» так, словно речь шла, например, о дожде. Однако последние слова Кейна о ее покойном муже заставили маркизу оживиться.

— Не говори так о своем отце! Он был святым! Он прощал мне мою дурную кровь, помогал мне преодолеть это в себе. Эстер должна быть подвергнута наказанию, чтобы спастись. Мистер Дичфилд исправит ее, как мой господин исправил меня. Он пытался исправить и тебя, пока не обнаружил, что ты неисправим!

— Мама, отец бил тебя. Это не имеет ничего общего с твоим спасением. Он был зверем.

— Я заслуживала этого.

Кейн опустился на колени рядом с креслом матери и взял ее за руки. Она попыталась высвободиться, но он не позволил ей это сделать.

— Никакая женщина не заслуживает того, чтобы ее били. Мама, разве ты не понимаешь этого? Мой отец был мерзавцем, издевающимся над тобой только потому, что он имел такую возможность. Потому что он был сильнее тебя. И потому, что получал от этого удовольствие.

— Нет! Я заслуживала! А он был святой. — Тут мать наконец-то высвободила руки и поднялась на ноги.

Худенькая и стройная, в шелковом платье серых тонов, она представляла довольно странный контраст с роскошными кариатидами, поддерживавшими огромный мраморный камин.

— Как ты смеешь?! — проговорила мать в ярости. — Как смеешь ты перечить своему отцу, если виноват в прегрешениях против Бога и природы?!

«Ну вот, дошло и до этого», — со вздохом подумал Кейн.

— Послушай, мама, — сказал он, вставая с колен. — В отличие от своего отца я никогда не притворялся святым. Но клянусь, я даже пальцем не тронул Эстер. Как могла ты поверить в то, что я, твой родной сын виновен в таком ужасном грехе?

— Твой отец видел тебя.

— Мой отец ничего не видел, потому что нечего было видеть.

— Мой господин никогда мне не лгал.

— Подумай сама, мама… Разве ты замечала что-нибудь подобное в моем поведении? Что могло навести тебя на подобные подозрения?

Маркиза решительно покачала головой:

— Нет-нет! Он не стал бы мне лгать! Он был святым! — Она бесконечно повторяла эти слова, словно забыла все другие.

— Но, мама, если ты в самом деле поверила, что я виновен в инцесте, то почему же ты не рассказала об этом в свете? — спросил наконец Кейн.

Она уставилась на него в изумлении.

— Как… почему? Это повредило бы репутации моего хозяина. Очень повредило бы, если бы люди узнали, что у него такой сын. Твоя порочность причиняла ему безумную боль. Из-за него я не могла рассказать людям о твоем грехе.

— И ты не станешь этого делать даже в том случае, если я буду судиться с тобой, чтобы стать опекуном сестры? — Кейн затаил дыхание в ожидании ответа. Неужели все решится так просто?

— Чтобы спасти его дочь, мне придется рассказать обо всем. Я сообщу судье, почему ты не можешь быть опекуном Эстер.

Увы, все было очень непросто.

— А если я смогу доказать тебе, что мой отец был таким же грешником, как и любой другой человек? — спросил Кейн. Ему очень не хотелось это рассказывать, так как он знал: мать будет в отчаянии, если узнает правду об отце. Но у него, похоже, не было выхода.

— И в чем же суть твоих клеветнических измышлений? — спросила мать.

— Видишь ли, мой отец… — Кейну казалось менее жестоким сказать «мой отец» вместо «твой муж». — Мой отец в течение нескольких лет посещал один лондонский дом с очень дурной репутацией. — Он надеялся, что мать поймет, что он имеет в виду. Ему не хотелось употреблять более грубое слово.

— Нет, неправда, — шепотом проговорила маркиза. — Адюльтер — великий грех, а мой муж никогда не грешил.

— Это вряд ли можно назвать адюльтером в полном смысле слова. Я прошу прощения, миледи, что говорю вам о таких вещах. Так вот, упомянутый дом посещают люди, которые любят… орудовать хлыстом. Несчастным женщинам платят за то, чтобы они терпели порку.

— Стало быть, они заслуживают этого. Они были гадюками, змеями, пытавшимися соблазнить моего господина. А он был беспомощен и…

Кейн покачал головой и, перебивая мать, проговорил:

— Позволь мне рассказать тебе, что произошло. Только сначала сядь, пожалуйста.

Усадив мать в кресло, Кейн вновь заговорил:

— Мама, ты помнишь, когда мой отец заболел лихорадкой? Это случилось сразу после того, как я уехал в Итон.

— Милостью Божьей он выздоровел.

В течение всех этих лет Кейн задавался вопросом: было ли это вмешательство Божьим — или вмешательством недобрых сил? До болезни маркиз был деспотичным, раздражительным и очень набожным. После болезни все эти качества проявились еще более отчетливо и дополнились необъяснимой гневливостью и жестокостью.

— Я думаю, мама, что именно тогда отец почувствовал в себе… эти ужасные позывы. Он каждый год уезжал в Лондон на парламентские заседания, но никогда не брал тебя с собой.

Маркиза утвердительно кивнула:

— Да, конечно. В наказание за мои прегрешения он отстранил меня от себя.

— За какие прегрешения?

— После рождения твоей сестры я больше не могла забеременеть. Бог наказал меня за мои грехи бесплодием.

Усевшись в соседнее кресло, Кейн потянулся к руке матери, но та, отстранившись, прижала руки к груди. Кейн, вздохнув, проговорил:

— Мама, но ведь у тебя и так двое детей, верно? Значит, Бог не наказывал тебя бесплодием.

— «В печали ты должна родить детей, и твое желание должно быть обращено к твоему мужу, и он должен править тобой». — Как всегда, у матери находился стих из Библии на любой случай — независимо от того, был ли он к месту или нет.

— Он убил женщину! — выпалил вдруг Кейн, не сводя глаз с лица матери. — Он забил ее до смерти. Это случилось как раз в тот год, когда он выгнал меня из дому. И в этот же год начал бить тебя, верно? Не потому ли начал бить, что даже в лондонские бордели, где практикуют порку, его перестали пускать?

— Нет, не верю, — прошептала мать, и Кейн понял, что ему никогда не удастся переубедить ее. Мать вбила себе в голову, что ее муж — святой, и она никогда не откажется от своих фантазий.

Немного помедлив, Кейн проговорил:

— Если ты станешь возражать против моего опекунства над Эстер, я расскажу в свете, кем был мой отец.

— Он был святым! — в очередной раз заявила маркиза.

— А святые разве посещают бордели? Святые запарывают проституток до смерти? Святые избивают своих жен? Знакомые наверняка будут ухмыляться, когда узнают, каким был на самом деле Праведный