узнаешь, что ему надо. Дело, конечно, твое, дак уморит ОН лошадку, с чем останешься? Детишков твоих жалко…'.
Попытка - не пытка, спрос - не беда. Наладился мой родитель в ночь под бороной сидеть. Мы-то, ребятня, этого ничего не знали. Ночь он просидел, а заутро накинул на Серка оброть да на базар и отвел. Продал. Привел новую лошадку. Помню, мать - в слезы, да на отца: и барышник, мол, и цыган, домытаришься до ручки, ни денег не будет, ни товару…
Против Серка новая лошадка была невзрачна: и росточком невелика, и мастью неброска. Но - прижилась. И трудилась исправно, пока отец извозное дело не бросил.
Уж много лет спустя, под веселую руку, он рассказал, как под бороной сидел…
- Как это 'под бороной', а зубья-то? - задал я вопрос.
- А ты слушай. К вечеру отец устроил себе место в конюшне. За колодой борону приладил зубьями вверх, сена подмостил. ночь на эту засидку и ушел. Лежу это я, - рассказывал, - темно, тихо. Серко овес жует. На пожарной каланче одиннадцать пробило. сон стало долить. Укрылся я попоной. Дремлю. друг светло сделалось, и появился в конюшне мужичок. Маленький, ровно мальчишка лет восьми. Рубаха на нем в красну полоску, крученым пояском подпоясана. На ногах лапоточки. Ну, мальчишка и мальчишка, кабы не борода. А борода сивая да широкая, будто лопата. олосья в кружок стрижены. За поясом кнут. Ни дать, ни взять мужик в извоз собрался. Обошел мужичок Серка, ведром загремел. 'Что за раззява, этот анька, - слышу, - ведро к месту не приберет. се-то у него раскидано, да разбросано…'.
'Так вот он какой, дедушка, домовой', - смикитил я. Сам лежу, дохнуть боюсь. А домовой ходит на конюшне, ворчит: 'Хомут до сей поры не починил… оброть бросил… оси у телеги не мазаны, скрипят… Как сам растрепа, этот анька, так и лошадь привел дурную. У-у, скотина!' - выхватил кнут, да и начал Серка пластать. Лошадь от него и туда и сюда, а он знай ее хлещет. Потом угомонился. Присел на колоду, вздохнул да и сказал, жалостливо так: 'Чтобы этому аньке привести лошадку-то чаленькую…'. Сказал так-то, еще посидел мало время. Потом выгреб из колоды весь овес, в мешок ссыпал и с тем мешком пропал. И в конюшне опять темень стала, хоть глаз коли. Слышу, на каланче два часа пробило. ылез я из-под бороны да домой…'.
от так родитель мой и повидал домового, - закончил рассказ дед Михаил и стал сучить дратву.
- А потом? - спросил я. Мне хотелось, чтобы эта удивительная история продолжалась.
- Что потом? После Серка отец привел чаленькую лошадку. Из любопытства еще раз под бороной сидел, сам видел, как домовой за ней ухаживал: и гриву-то расчешет, и репьи из хвоста выберет, и невесть откуда овса, а то и ячменя приволокет. Любил он чаленькую…
- Прямо сказка какая-то: домовые, ведьмы, русалки. Что же их теперь-то нет?
- еру люди потеряли, вот и нет, - отозвался дед Михаил. - Раньше в Бога верили, добро творили, а нечистый людей от добра отвращал, за людскими душами охотился. Теперь же среди людей одно зло, нечистику и во грех их вводить не надо, все души скопом ему достаются. от и перевелись русалки да ведьмы, за ненадобностью… И домовые заодно…
9 “Наш современник” N 8
МАКСИМ ЕРШОВ БОГ ТЫ МОЙ, КАК ЖЕ ХОЧЕТСЯ ПОЛЕ…
Оставьте Серёжу, оставьте Серёжу на воле! Лазурное поле - далёкое ждёт его поле. Ему бы гулять там с осеннею огненной свитой. Пусть будет свободен Серёжа, о камни разбитый!
Не ставьте узорчатый терем с большими словами! Пусть будет, как был он - пусть просто останется с нами! Пусть будет дождями и стёкол касается звонко, пусть будет отчаянным бегом того жеребёнка…
Пусть каждый увидел Россию сквозь донце стакана - не каждый примерил на счастье ремень чемодана. Оставьте Серёжку, чтоб в час просветленья смотрели со скрытым почтеньем паркетные все менестрели.
- Домой ты хочешь ли?..
- Хочу. Хотя не то, конечно, слово…
Глаза закрою и лечу
по склону неба голубого.
И вот он - дом. Я жму звонок,
и мать мне двери открывает.
Я захожу, не чуя ног,
и маму крепко обнимаю.
А мой любимец - пегий пёс, ласкаясь, теребит за брюки И кость заветную принёс… отпраздновать конец разлуки.
И думаю: ну что ещё Мне надо в этот миг для счастья? И, кажется, слеза течёт Последней каплею ненастья…
* * *
Город мой!
Я с тобой не простился.
И хотел, да не смог сказать.
Сквозь решётки в тебя я впился,
Напрягая и щуря глаза.
Тополиные гибкие кроны
За спиной у судьи в окне
Да ещё звук ночного перрона -
вот и всё, что запомнилось мне.
Но совсем по-другому “здравствуй” я спою тебе, возвратясь. Деревянный мой, разномастный, ты увидишь безумный пляс!
Я надеюсь, что лето будет, Ну а нет - значит, будет снег. Обойду закоулки улиц, обгоню твой привычный бег.
Кто позволит - с невольной дрожью все объятья раздам за так. И с девчонкой такой хорошей я, конечно, приду в кабак…
А пока - где Вечная Полымь, где над Спасскою башней крест, как твой самый влюблённый голубь, я сижу и смотрю окрест…
* * *
Бог ты мой, как же хочется в поле - Посмотреть, как растёт трава, повидать, как гуляет вольный ветерок - сорви голова.
Наклониться к простой ромашке, Отыскать василёк в лугу и, в распахнутой белой рубашке, растянуться - упасть на бегу…
В небе облако провожая в голубые, другие края, вдруг понять, какая большая и красивая наша земля…
БЕНГАЛЬСКИЕ ОГНИ
О, разве клясться надо В старинной верности навек?
Не от этого ль тёмная сила Приучила меня к вину?
Вот твой плащ, случайная. Вот - утро.
Каждому свои судьба и путь.
