- Спасибо, доченька… Она села рядом, обняла его:
- Я, папанька, у Лизкиной рощи волка видела.
- Расплодились, значит…
Потом она натопила баньку. Он попарился, выгнал из тела похмельную дурь, попросил прощения у покойницы за свое непотребство и с того дня постарался вести приличный образ жизни.
Что значит - приличный образ жизни? У него уже давно не было приличного, достойного образа жизни. С некоторых пор, как появилась стена вокруг деревни, он не жил, а существовал, оставшись без дела. Существование поддерживала в нем только супруга ера Федоровна да растущая доченька Клавдия. жизни его образовалась пустота, не было подлинной полноценности, которая определяет место каждого на земле. И хотя оставалась единственная услада - любимая жена, все же для полного объема человеческой жизни этого недостаточно, если некуда приложить руки. Теперь же, когда и ера Федоровна его покинула, мир опустел. А Клавдия? Что Клавдия? Он безразличен ей, у нее свои современные заботы, она стремительно растет для будущей жизни, в которой видит радостный свет, а он ничего там не видит. И пусть Клавушка творит, созидает неведомую ему непонятную будущую жизнь, в которую он никак не верит.
Андрей Иванович вынул заветную бутылочку, налил полстаканчика.
- Извини, ерочка, так положено, с поминанием тебя, - выпил, полил из бутылочки чуть-чуть на могилу и ушел.
С кладбища Андрей Иванович шел мимо церкви Космы и Дамиана. И хотел бы ее обойти, прокрасться стыдливо бочком, незаметно, чтобы церковь не ощущала его появления, но не мог пройти, разрушенные стены словно притягивали, и он шел к ним, топтался возле, ощущая свою непоправимую вину, свой грех. А грех его состоял в том, что одно время, когда был бригадиром, устроил здесь мастерскую, где ремонтировали тракторы и комбайны.
Ныне здесь восстановительные работы, недавно появился батюшка, молодой священник отец Николай, который с тремя рабочими наводил порядок. Сам художник, он и иконы писал, и стены расписывал. Но для чего он восстанавливал старую церковь, от которой почти ничего не осталось, для кого все это - ведь почти не было в деревне людей?
Андрей Иванович увидел отца Николая в глубине церкви, который высоко на лесах расчищал старую роспись купола, где плыл Господь Саваоф в первый день творения, хотел войти, но, как всегда, последнее время после смерти еры почувствовал, ноги не идут туда, кто-то не пускает его. Почему? Какой грех за ним? едь он не верит в Бога, не может поверить, потому что всю жизнь верил в… прочем, во что он верил, да и верил ли во что-либо, а, может, жил вообще без всякой веры, жил по инерции, исполняя предписанные обязанности.
Отец Николай сам подошел к нему, поздоровался. Был он совсем молод, хилая бородка неестественно обрамляла его юное лицо. глубине церкви собирала кирпичи его жена, матушка Алена, юная красавица, она улыбнулась Андрею Ивановичу, что-то сказала, он не расслышал, что, но от ласковости этих людей, от их юной приветливости он почувствовал некоторую родственность к ним и сказал:
- Ищу свою еру, где-то она вокруг, где-то рядом, дыхание ее ощущаю, а где она… смириться не могу…
- У Господа душа ее, - сказал батюшка, улыбнувшись. - Она крещена была?
- И я крещен, бабушка в детстве крестила. Только, батюшка, грехов у меня много, знаю, что ты скажешь, знаю. Но не могу я, как наши многие начальники, бывшие партийцы. Рванулись в церковь, и крестятся, и свечи ставят, и руки у них не отсыхают.
- Не осуждай, это тоже немалый грех - осуждать, порадоваться надо, значит, Господь к их душам прикоснулся.
- Не осуждаю, но вера не рубаха - скинул, другую надел. Пострадать надо, покаяться. Простит мне Господь грех мой, но память-то о грехе останется, как зубная боль неизлечимая. Хочу я, батюшка, верить, как покойница верила, но не могу. Неужели она ушла, и пути наши разошлись… Скажи мне, для чего ты, батюшка, церковь восстанавливаешь? Для кого? Деревня умирает.
- Не умрет. Будет церковь, деревня оживет. Будет так, верь.
- Не знаю, опустела душа, пустота, пустота…
Идя из церкви, Андрей Иванович думал: почему каждый раз, как он встречает отца Николая, чувствует облегчение от своей тоски, почему разговаривает с этим юным попиком легко и свободно, как с хорошо знакомым человеком, которому можно поведать все самое сокровенное, словно тот прожил долгую умудренную жизнь, а ты еще пасешься в юношеской полутьме. Отчего так?
Навстречу ему брел, волоча раненую еще в Отечественную войну левую ногу, весь перекосясь, дед Макар, - сделает шаг, покряхтит, постоит и дальше идет. Увидев Андрея Ивановича, дед Макар радостно воскликнул:
- Я, Андрюха, моцион совершаю, сустав разрабатываю, хрустит, зараза, там, думаю, червяк завелся, свербит, наружу просится, а выходить не хочет. Как думаешь, может, крапивой постегать? - И, не дождавшись ответа, спросил: - Не слыхал, говорят, появились какие-то права человека? Ты бы сходил в район, привез, пока не поздно, а то враз расхватают, народ жадный, себе поболе, другим объедок. Сходишь? Может, льгота какая?
- Ах, дед, какие права человека? Для чего?
Андрей Иванович махнул рукой, ушел, оставив старика в недоумении.
Дед Макар смотрел ему вслед, размышляя: как это не нужны права человека, такой документ доказывает, что ты существующий человек, нельзя, наверное, ныне жить без прав человека. Дед Макар удивлялся: совсем выпал из натуральной жизни Андрей Иванович, был деловой мужик, а теперь пылит землю без всякой полезности, неинтересный гражданин.
молодости дед Макар был большой озорник, умел разговаривать на языках всякой живущей твари. Отдыхает на крыльце, а рядом на березе ворона устраивается, посидит, посидит, соскучится, да как ни с того ни с сего заорет 'кар-кар'. И дед Макар в ответ 'кар-кар', она опять 'кар-кар', и он ей то же самое во все горло. от так и орут, перебивая один другого. Еще вороны прилетят, заинтересуются, облепят все ветви, послушают и тоже каркать начнут на всю деревню. Получается, разговаривают они, да бойко так, вроде будто на собрании какой-то вопрос выясняют. По-собачьи дед Макар тоже умел разговоры вести, с лошадью говорил, с коровой мычал, в свинарнике любил с поросятами беседовать. А то, бывало, залезет на чердак, оглядит окрестности, помашет руками, как крыльями, и запоет по-петушиному, на манер молодого кочета, и в ответ ему не то что все деревенские петухи кукарекают, аж до еревкино долетает их перепев. Уникальный был в молодости мужик, ныне уж в свои восемьдесят два года остепенился. прочем, выйдет ночью во двор по малой нужде, запищит тоненько-тоненько, как комарик, и тут же в ответ ему всякая ночная неведомая волшебная тварь за-гундосит пискляво нехорошими голосами.
Поглядел дед Макар вслед Андрею Ивановичу и забыл, куда и зачем шел. А куда он шел? Зачем? едь дело какое-то было, человек без дела ничего не осуществляет.
Клавдии в избе не было, портфель лежал на столе, куда его положил Андрей Иванович. Это что же происходит? Совсем девка от рук отбилась. Где болтается? Уже солнышко на закат пошло, уже Звездочка с луга пришла, стонет, доить пора.
Он взял ведро, подоил, парное молоко пахло сладостью, в запахе этом была какая-то тайна. Лесом пахло? Травой? Грибом? Откуда грибом? Откуда лесом? Да, молодой свежей травой пахло. И не травой, нет. А чем-то незнакомым и в то же время таким знакомым и родным, чем-то невозвратно ушедшим, древним, как детство, как мамины руки, когда она укладывала его спать, говорила своим неповторимым, никогда не забываемым голосом: 'Андрюшенька, голубок мой' и, положив на мягкую перину, пела песенку.
Андрей Иванович, Андрей Иванович, разве так пахнет парное молоко? Коровой оно пахнет, ее нутром и больше ничем. И все-таки чем оно пахло, когда ера Федоровна несла ведро из хлева, цедила, наливала ему пенистую влагу, и он пил, жадно глотая, а ера Федоровна, улыбаясь, говорила, нет, не говорила, а ворковала: 'Ой, не захлебнись, Андрюша'. Он и не захлебывался, не зная, пьет ли теплое, только что рожденное молоко или пьет ласковый, ослепляющий свет из ее смеющихся или тревожных глаз. от оно, чем пахло, парное молоко - светом, льющимся из ее глаз. Да, да, это так. едь пахнет же солнечный свет, или лунный свет, или мелькнувшая молния - вот так пахло светом ее глаз.
