- Они здесь совсем не пьют? - спросил я.
- Пьют, но мало, - сказал Сергей. - Что будем заказывать?
И мы заказали утку по-пекински в уютном ресторанчике почти в центре Пекина. Это было совсем неплохо для так неудачно складывающегося дня.
2
А начался мой день с серьёзного нарушения протокола одного важного мероприятия. качестве журналиста я сопровождал официальную российскую делегацию, знакомящуюся с ходом олимпийского строительства в Китае. Сегодня эту делегацию принимали руководители Китая разного уровня, и на последней, самой важной встрече чёрт меня дёрнул отбиться от журналистского стада и сесть рядом со своим знакомым из секретариата Думы. Журналистов на подобных мероприятиях на пять минут запускали в зал, они производили фото- и киносъёмку, затем их выпроваживали за дверь, и начиналось то, что и отделяет простых смертных от избранных - политические переговоры.
Разговаривая с приятелем, я прозевал момент, когда зал очистили от посторонних. Началось представление участников делегаций. ыйти из зала я уже не мог. Если бы я встал и направился к огромным дверям, все бы увидели, что на мне не только нет галстука, но, что гораздо хуже, вместо брюк надеты джинсы. Да и рубашка, мягко говоря, не белая. Я затаился за столом, как мышь под веником. Авось пронесёт, думал я, сидит себе бледнолицый, а они для китайцев все на одно лицо.
Но так я думал напрасно. Минут через пятнадцать моего друга подозвал к себе один из ответственных товарищей.
- Протокол! - прошипела дама, сидевшая через два кресла от меня. Я сделал вид, что ничего не слышу.
Мой друг вернулся на место, наклонился к моему уху и сказал:
- Китайцы спрашивают: 'Кто такой?'
- И что? - упавшим голосом спросил я.
- Наши сказали: 'Наш!'
- А протокол? - встряла дама.
- сё нормально, - сказал, не глядя на неё, друг.
Переговоры продолжились, а я стал меланхолично размышлять о том, что больше меня в официальную делегацию никто не включит. 'И поделом, - казнился я, - что тебе до этих роскошных гобеленов на стенах и хорошеньких девушек, разливающих по чашкам зелёный чай? Сиди на своей даче и выращивай тыкву. Хотя девушки, конечно…'
Мне о моём прегрешении никто ничего не сказал, но я знал, что оно серьёзное.
…Юноша-бармен принёс и поставил на стол две крохотные фарфоровые рюмки.
- Ну и сколько в них входит? - спросил Сергей.
- Граммов десять, - сказал я.
Сам Сергей, кстати, на официальной встрече отсутствовал. Побывав в Китае не один раз, он знал, что здесь к чему.
- ыпить хочешь? - спросил Сергей юношу.
Спросил он его по-русски, но тот тем не менее вытаращил глаза, побледнел и застыл, как соляной столп. К нему гурьбой подскочили хихикающие официантки. Хозяйка незаметно скрылась где-то в глубине своего заведения.
Сергей капнул в одну из рюмок.
- Пей, - придвинул он её бармену.
Юноша ожил, дрожащей рукой взял рюмку и храбро опрокинул её в рот. Девушки зааплодировали.
- Теперь вы, - снова капнул в рюмку Сергей. Официантки с визгом рассыпались по залу.
- Принеси фужеры для воды, - приказал бармену Сергей. - Нет, мне в Китае нравится. У них только водка плохая.
- И маленькие рюмки, - согласился я.
Мы выпили из фужеров за меня, за Китай, для которого события Французской революции, не говоря уж об Октябрьском перевороте, представляются событиями новейшей истории, а посему не подлежат оценке живущих сейчас людей. Лет этак через пятьсот…
Официантки, прыская в ладонь, наблюдали за нами из разных углов зала. Белые люди, пьющие из фужеров, были для них настоящими монстрами. Или полубогами, что, впрочем, одно и то же.
Самая храбрая из официанток принесла нам по утке. Блюдо состояло из аккуратно нарезанных кусков утиного мяса, стопочки рисовых блинов, блюдца с тонко наструганными огурцами и соевого соуса. Это было очень вкусно.
- А жить смог бы здесь? - спросил я Сергея.
- Жить надо дома, - улыбнулся он. - Я побывал больше чем в ста странах, но лучше всего чувствую себя в Москве.
Я не бывал в ста странах, но тоже хорошо чувствовал себя в Москве.
- ероятно, это зависит от женщины, с которой ты живёшь, - сказал я.
- От женщины тоже, - согласился Сергей. - Тебе которая из официанток больше нравится?
Я пригляделся к снующим по залу девушкам. Они, что-то почуяв, застыли на местах.
- он та лопоухая, - показал я. - У неё глаза большие.
- ероятно, из-за них она здесь считается страшненькой, - сказал Сергей.
Мы засмеялись.
Девушки, щебеча, снова запрыгали между столов.
Менеджер, приведший нас сюда, доставил в ресторан сначала молодую пару рослых американцев, затем большое семейство то ли испанцев, то ли итальянцев.
- Где он их берёт? - удивился я.
- На улице, где же ещё, - хмыкнул Сергей. - Наверное, хорошо зарабатывает. Знание английского в Китае - большое дело.
- Жалко, слониху не привёл, - сказал я.
- Кого?
- Американку с пешеходной улицы. Интересно, что бы она здесь пила?
- ино, - пожал плечами Сергей. - одку у них пьют только богачи. А бренди был неплохой.
- Когда-то 'Наполеон' считался у нас самым дорогим напитком, - посмотрел я на почти пустую бутылку. - Я только пару раз пил его, и то за чужой счёт.
- Почему?
- Бедный был.
- Сейчас богатый?
- Сейчас ещё беднее. Жалко, из-за этого паршивого протокола больше не возьмут в поездку. За свои деньги я не то что в Китай - в Болгарию не съезжу.
- Брось, - сказал Сергей. - После того, что произошло в Цюйфу, нам уже ничего не страшно.
3
Цюйфу мы с Сергеем отстали от кортежа. Произошло это так.
Кортеж прибыл к храму Конфуция в точно назначенное время. Китае, кстати, все мероприятия начинались и заканчивались в часы, указанные в программе.
По аллее, вымощенной брусчаткой, мы прошли к храму. Я с любопытством смотрел на старые туи, на колонны храма, обвитые спящими драконами, на толпу молодёжи, приветствующую нас цитатниками Конфуция. Если бы не суровые стражи порядка, эта молодёжь вполне могла бы разодрать нашу одежду на сувениры. о всяком случае, от жадных взглядов многочисленных чёрных глаз мне становилось не по себе. Особенно пылкими были девичьи взоры, а уж эти, знал я, не пощадят.
У храма состоялась короткая церемония возложения цветов. Руководитель делегации произнёс энергичную речь о значении великого Конфуция для Китая и всего человечества, приведя искажённое высказывание философа о том, что не надо делать людям того, чего ты сам не хочешь, чтобы другие сделали тебе.
