Кто же он такой, Ханс Рейнхельт? Вероятно, работник одной из многочисленных служб военной разведки.

Она была убеждена, что подчеркнутое недоверие к новичку со стороны Абста и его помощников не больше чем маневр, рассчитанный на то, чтобы усыпить ее бдительность. Подозрения укрепились, когда Вальтер, принесший ей обед, обронил несколько слов о Рейнхельте: он-де попал в грот случайно, приплыв с какого-то торпедированного транспорта.

Итак, Рейнхельт — провокатор. Она поверит ему, раскроется, и тогда…

Но вот человек этот вынул руку из кармана, разжал кулак — и на ладони у него оказалась кассета с пленкой. Значит, Рейнхельт видел, как она снимала пловца. Видел и промолчал. Шарил в ее тайнике, извлек оттуда другие кассеты и, конечно, записи, хранившиеся на дне расщелины. Извлек и… не показал Абсту?

А может, Абст уже знает о них?

Ришер смотрит в глаза Карцову, смотрит долго, пристально. Он выдерживает ее взгляд. Он сидит, положив на колени сильные руки. У него открытое лицо, высокий лоб. Лицо молодое, а вьющиеся волосы будто присыпаны пудрой. Неужели это единомышленник Абста, провокатор?

Но какую цель преследуют фашисты, если они обнаружили ее тайник, проявили пленку, ознакомились с записями? Зачем ее лечат? Почему оставили на свободе, не уничтожили? Ведь им уже все ясно.

Ришер вспоминает слова Вальтера о новом враче. А вдруг Вальтер не солгал и Рейнхельт действительно посторонний человек, которого Абст использует до той поры, пока она не поправится?

Карцов понимает ее состояние, терпеливо ждет. Вот он чуть шевельнулся на своем табурете, вздохнул.

— Конечно, — говорит он, — по всем правилам и законам конспирации нам надо присматриваться друг к другу в течение многих недель, быть может, месяцев. Только потом можно рискнуть… Я это сознаю. Но у нас нет времени. Я сделал первый шаг. Теперь ваша очередь. Будьте же откровенны! Кто вы такая? Разведчица?

Ришер чуть качнула головой.

— Нет? — Карцов растерянно трет ладонью лоб. — А как же камера? Ведь вы производили съемку, и я убежден — тайную! Вы делали это на собственный страх и риск? Зачем? Кому может понадобиться ваша пленка?

— Немцам.

— Немцам, сказали вы? Но каким немцам? Погодите, погодите, уж не хотите ли вы уверить меня…

Ришер приподнимает руку.

— Запомните, — медленно говорит она, — запомните, Рейнхельт: я ни в чем не хочу вас уверить.

Карцов смолкает.

— Дайте мне сигарету, — просит Ришер. — Спасибо. — Она берет сигарету, зажигает ее. — Скажите, Рейнхельт, вы давно из Германии?

Они встречаются взглядами, и Карцов чувствует, что не сможет солгать.

— Марта, — говорит он, — вы должны знать: я никогда не был в Германии. Я вовсе не немец…

Он рассказывает о себе.

Закончив, глядит на лежащую в кровати больную, беспомощную женщину.

У нее закрыты глаза, капельки пота на лбу.

— Знаете, я будто сбросил тяжелый груз. Сейчас у меня столько сил! Мы будем бороться, Марта! Но для этого надо, чтобы вы выздоровели. Верьте, вы поправитесь, и очень скоро. Только соберите все свое мужество. Все мужество, всю свою волю, всю без остатка. Вы же сильная, Марта!

— Нет, — шепчет Ришер, — нет, не могу…

— Неправда! В тот раз я солгал Абсту о появившихся рефлексах у вас в ногах. А сегодня я их нащупал! Они еще очень слабы, и я не хотел говорить. Но, клянусь вам, еще немного — и я буду учить вас ходить!

Ришер рывком садится в кровати.

— Да поймите же, — кричит она, — поймите же наконец: я встану на ноги, и он убьет вас!

Пауза. Она медленно опускается на подушки.

Ключ поворачивается в замке. Входит Абст.

Он видит: больная неподвижна в кровати, в стороне, у столика с медикаментами, возится врач.

— Закончили, Рейнхельт?

— Давно, шеф.

— Итак, Марта, их привезли, — говорит Абст, когда дверь затворилась за Карцовым. — Доставили всех пятерых!

— Итальянцы?

— Да, во главе с Джорджо Пелла. Как ждал я этих людей!

— Рада за вас.

Ришер тянется за сигаретами, но руки ее дрожат, пачка падает, и сигареты рассыпаются по полу. Абст подбирает сигареты, подает женщине, протягивает и зажигалку.

— Вы нервничаете, Марта. Почему?

— Причин много: валяюсь в кровати, когда вокруг столько дел. Будете оперировать итальянцев? Или приручите, как Глюка и Вальтера?

— Непременно оперировать! Впрочем, не всех. Одного, во всяком случае, трогать нельзя.

— Того, чье имя вы назвали?

— Да. Он нужен для весьма сложных дел.

— Понимаю. Спуск к «Випере»?

— Не только, — говорит Абст. — У меня большие планы относительно использования этого человека. Вот его мы и приручим. Могу сказать: я уже начал… — Он задумывается: — Сложный характер у этого лейтенанта: своеволен, строптив. Но я добьюсь своего!

— Я все думаю о предстоящих операциях. — Ришер приподнимается на локтях, заглядывает Абсту в глаза. — Вам будет трудно одному. Быть может, подождете, пока я встану на ноги? Вдвоем было бы куда легче, шеф!

— Ни минуты промедления! Итальянцы очень опасны. Я дал им снадобье. Оно будет действовать часа три. Может, и меньше. А потом — снова консервы с начинкой? Снова на три часа? А вы, быть может, пролежите еще десять — пятнадцать дней… Нет, нег, немедленная операция! Она успокаивает более надежно. Мне хватит хлопот с одним их вожаком: он уже бросался на меня со скованными руками.

— Еще вопрос, шеф. Вы решили, что к затонувшей лодке спустится итальянец… Ну, а наш новый врач? Он останется и будет помогать мне?

— Рейнхельт не может остаться, — говорит Абст. — Решение уже принято.

И он выходит.

В дальнем конце стола — раскрытая радиола. Низкий женский голос исполняет французскую песенку. Музыка беспокоит попугая. Со своего насеста он неодобрительно глядит на мужчин, расположившихся за столом друг против друга.

Пластинка проиграна. Абст переворачивает ее. Тот же голос поет романс.

— Жозефина Беккер, — говорит Абст, мечтательно улыбаясь, — удивительная мулатка!.. Доводилось вам бывать на ее концертах, наблюдать, как она передвигается по эстраде?.. Помнится, она гастролировала и в Италии.

— Нет. — Джордже Пелла качает головой.