пропел на пастбище рожок.Налетом сумеречно-мглистымпокрылся мир, и я в слоистом,цветном фонарике зажегсвечу, и тихо мы поплылив туман, — где плакала не ты ли,Офелия, иль то былалишь граммофонная игла?В тумане звук неизъяснимыйвсе ближе, и, плеснув слегка,тень лодки проходила мимо,алела капля огонька.
43
И может быть, не Виолета, —другая, и в другое лето,в другую ночь плывет со мной…Ты здесь, и не было разлуки,ты здесь, и протянула руки,и в смутной тишине ночнойменя ты полюбила снова,с тобой средь марева речногоя счастья наконец достиг…Но, слава Богу, в этот мигстремленье грезы невозможнойзвук речи английской прервал:«Вот пристань, милый. Осторожно».Я затабанил и пристал.
44
Там на скамье мы посидели…«Ах, Виолета, неужеливам спать пора?» И, заблиставпреувеличенно глазами,она в ответ: «Судите сами, —одиннадцать часов», — и, встав,в последний раз мне позволяетсебя обнять. И поправляетприческу: «Я дойду одна.Прощайте». Снова холодна,печальна, чем-то недовольна, —не разберешь… Но счастлив я:меня подхватывает вольновосторг ночного бытия.
45
Я шел домой, пьянея в тесныхобъятьях улочек прелестных, —и так душа была полна,и слов была такая скудность!Кругом — безмолвие, безлюдностьи, разумеется, луна.И блики на панели гладкойдавя резиновою пяткой,я шел и пел «Алла верды»[5],не чуя близости беды…Предупредительно и хмуроиз-под невидимых воротвнезапно выросли фигурытрех неприятнейших господ.
46
Глава их — ментор наш упорный:осанка, мантия и черныйквадрат покрышки головной, —весь вид его — укор мне строгий.Два молодца — его бульдоги —с боков стоят, следят за мной.Они на сыщиков похожи,но и на факельщиков тоже:крепки, мордасты, в сюртуках,в цилиндрах. Если же впотьмахих жертва в бегство обратится,спасет едва ли темнота, —такая злая в них таитсявыносливость и быстрота.
47
И тихо помянул я черта…Увы, я был одет для спорта,а ночью требуется тут(смотри такой-то пункт статута)ходить в плаще. Еще минута,ко мне все трое подойдут,
