дланей, дабы ты признал и подтвердил, что моя госпожа, кто бы она ни была, бесконечно прекраснее твоей Дульсинеи Тобосской».

Это, разумеется, Карраско, который уже сражался с Дон Кихотом. Следует краткое описание поединка. Весьма невыразительная сцена. Автор устал. По-моему, он мог бы вложить в нее гораздо больше выдумки, сделать гораздо забавнее и увлекательнее. Эта сцена должна была бы стать кульминацией романа, самой яростной и упорной битвой в целой книге! Но вместо этого: «без трубного звука и без какого- либо другого сигнала к бою рыцари одновременно поворотили коней и ринулись навстречу друг другу, но конь Рыцаря Белой Луны оказался проворнее и успел пробежать две трети разделявшего их расстояния, и тут Рыцарь Белой Луны, не пуская в ход копья (которое он, видимо, нарочно поднял вверх), с такой бешеной силой налетел на Дон Кихота, что тот вместе с Росинантом рискованное совершил падение. Рыцарь Белой Луны мгновенно очутился подле него и, приставив к его забралу копье, молвил:

— Вы побеждены, рыцарь, и вы умрете, если не пожелаете соблюсти условия нашего поединка».

Дон Кихот сдается и обещает вернуться в родное село на год или впредь до особого распоряжения, однако упорно стоит на том, что Дульсинея — прекраснейшая женщина на свете. Карраско, он же Рыцарь Белой Луны, довольствуется полученным обещанием и соглашается, что Дульсинея не имеет равных. Дон Кихота уносят с поля битвы в дом дона Антоньо, куда приходит весть о возвращении дона Грегорьо и счастливом завершении истории девушки-христианки. Более не странствующий рыцарь — Дон Кихот отправляется к себе в деревню.

Санчо улаживает спор между двумя группами крестьян. На следующий день они встречают лакея Тосилоса, посланного герцогом в Барселону с письмами к вице-королю. Тосилос рассказывает, что после отъезда Дон Кихота герцог приказал отсчитать ему сотню розог за то, что он, уклонившись от боя, не выполнил его распоряжений, донья Родригес вернулась в Кастилию, а дочь ее ушла в монастырь.

Дон Кихот и Санчо Панса приходят туда, где им когда-то досталось от стада быков. Дон Кихот сразу узнает это место.

«— Вон тот лужок, где мы встретились с разодетыми пастушками и разряженными пастухами, задумавшими воссоздать и воскресить здесь пастушескую Аркадию, каковая мысль представляется мне столь же своеобразной, сколь и благоразумной, и если ты ничего не имеешь против, Санчо, давай в подражание им также превратимся в пастухов хотя бы на то время, которое мне положено провести в уединении. Я куплю овечек и все, что нужно пастухам, назовусь пастухом Кихотисом, ты назовешься пастухом Пансино, и мы, то распевая песни, то сетуя, будем бродить по горам, рощам и лугам, утоляя жажду текучим хрусталем ключей, светлых ручейков или же полноводных рек. Дубы щедро оделят нас сладчайшими своими плодами, крепчайшие стволы дубов пробковых предложат нам сиденья, ивы — свою тень, розы одарят нас своим благоуханием, необозримые луга — многоцветными коврами, прозрачный и чистый воздух напоит нас своим дыханием, луна и звезды подарят нам свой свет, торжествующий над ночной темнотою, песни доставят нам удовольствие, слезы — отраду, Аполлон вдохновит нас на стихи, а любовь подскажет нам такие замыслы, которые обессмертят нас и прославят не только в век нынешний, но и в веках грядущих».

Санчо с восторгом принимает эту идею и высказывает надежду, что к ним, возможно, присоединятся цирюльник со священником и даже Самсон Карраско.

Снова дон Кихот предлагает Санчо отхлестать себя плетью, и снова Санчо отвечает отказом. Их топчет стадо свиней, потом переодетые всадники берут их в плен и отводят в замок герцога и герцогини.

Они попадают во внутренний двор замка, посреди которого на богато убранном катафалке лежит, словно мертвая, прекрасная Альтисидора, вокруг пылают восковые свечи, а на воздвигнутом поодаль помосте восседают в царских коронах судьи, Минос и Радамант. После изрядной порции возгласов и песен судьи провозглашают, что оживить девицу можно следующим способом: двадцать четыре раза щелкнуть Санчо в нос, двенадцать раз ущипнуть и шесть раз уколоть булавками. Санчо яростно сопротивляется.

«В это время во дворе появились шесть дуэний; шли они вереницею, при этом четыре из них были в очках, а руки у всех были подняты, рукава же на четыре пальца укорочены, дабы руки, как того требует мода, казались длиннее. При одном виде дуэний Санчо заревел, как бык.

— Я согласен, чтобы меня весь род людской хватал за лицо, — воскликнул он, — но чтоб ко мне прикасались дуэньи — это уж извините! Пусть мне царапают лицо коты, как царапали они вот в этом самом замке моего господина, пронзайте мое тело острыми кинжалами, рвите мне плечи калеными клещами, — я все стерплю, чтобы угодить господам, но дуэньям дотрагиваться до меня я не позволю, хотя бы меня черт уволок.

Тут не выдержал Дон Кихот и, обратясь к Санчо, молвил:

— Терпи, сын мой, услужи сеньорам и возблагодари всевышнего, который даровал тебе такую благодатную силу, что, претерпевая мучения, ты расколдовываешь заколдованных и воскрешаешь мертвых.

Между тем дуэньи уже приблизились к Санчо, и Санчо, смягчившись и проникшись доводами своего господина, уселся поудобнее в кресле и подставил лицо той из них, которая шла впереди, дуэнья же влепила ему здоровенный щелчок, сопроводив его глубоким реверансом.

<…> но чего Санчо никак не мог снести, это булавочных уколов: он вскочил с кресла и, доведенный, по-видимому, до исступления, схватил первый попавшийся пылающий факел и ринулся на дуэний и на всех своих палачей с криком:

— Прочь, адовы слуги! Я не каменный, таких чудовищных мук мне не вынести!»

Альтисидора оживает, ее приветствуют шумными криками.

«Дон Кихот, увидев, что Альтисидора подает признаки жизни, тотчас бросился перед Санчо на колени и обратился к нему с такими словами:

— О ты, ныне уже не оруженосец, но возлюбленный сын мой! Урочный час настал, отсчитай же себе несколько ударов из общего числа тех, которые ты обязался себе нанести для расколдования Дульсинеи. Повторяю: ныне целебная сила, коей ты обладаешь, достигла своего предела, и тебе несомненно удастся совершить то благодеяние, которого от тебя ожидают.

Санчо же ему на это сказал:

— Не то, так другое, час от часу не легче! Мало щелчков, щипков да уколов, еще не угодно ли розог! <…> Оставьте меня в покое, иначе, ей-богу, я тут все вверх дном переверну».