глупенькая… Зачем так вскакивать». Входило сразу несколько человек: Дорианна Каренина, Горн, актер Штаудингер, двое молодых писателей… Дорианна обняла Магду, у которой замечательно блестели глаза, как бывало во время плача. «Какая глупенькая, — подумал он опять, — так преклоняться перед этой бездарной кобылой». Дорианна, впрочем, была прекрасна, она славилась своими плечами, джиокондовой улыбкой и хриплым голосом.

Кречмар шагнул к Горну, который, по-видимому, не зная, кто здесь хозяин, потирал руки, как будто их намыливал. «Я очень рад вас видеть у себя, — сказал Кречмар. — Знаете, я вас представлял совсем не таким, я представлял вас почему-то полным и в роговых очках. Господа, это создатель Чипи. Пожаловал к нам из Америки». Горн продолжал намыливать ладони, стоял и делал маленькие кивки. «Садитесь, — сказал Кречмар. — Вы, говорят, к нам в Берлин ненадолго?» «Как это было немило, — хриплым басом сказала Дорианна Каренина, — что вы не позволили мне появляться на людях с моей любимой игрушкой!» «То-то я всю смотрю: знакомое лицо», — ответил Горн, берясь за стул рядом с Магдой.

Взгляд Кречмара опять вернулся к ней. Она как-то по-детски наклонилась к соседке — художнице Марго Денис — и, странно улыбаясь, со слезами на глазах, необычайно быстро говорила что-то. Он сверху видел ее маленькое пурпурное ухо, жилку на шее, нежную раздвоенную тень груди. «Боже мой, что она говорит!» Лихорадочно и торопливо, точно желая кого-то заговорить, Магда несла совершенную околесину и все время прижимала ладонь к пылающей щеке. « Мужская прислуга меньше ворует, — лепетала она. — Конечно, картину нельзя унести. Но все-таки… Я прежде очень любила картины со всадниками, но когда видишь слишком много картин…»

«Фрейлейн Петерс, — с мягкой улыбкой обратился к ней Кречмар, — я хочу вам представить создателя знаменитого зверька».

Магда судорожно обернулась и сказала: «Ах, здравствуйте!» (к чему эти ахи, ведь об этом не раз говорилось…) Горн поклонился, сел и спокойно обратился к Кречмару: «Я читал вашу превосходную статью о Себастиано дель Пиомбо. Вы напрасно только не привели его сонетов, — они прескверные, — но как раз это и пикантно».

Магда вскочила и быстро, чуть ли не вприпрыжку, пошла навстречу последней гостье, высокой и высохшей даме, похожей на общипанную орлицу. Магда с ней ездила в манеже.

Стул ее оказался пустым, на него пересела чернобровая, армянского типа Марго Денис и обратилась к Горну: «Я вам ничего не скажу о Чипи — Чипи, должно быть, набил вам оскомину, я это очень хорошо понимаю. А вот что — как вы оцениваете работы Кумминга, я имею в виду его последнюю серию, виселицы и фабрики, знаете?»

Раскрылись двери в столовую. Мужчины стали глазами искать своих дам. Горн немножко отстал и озирался. Кречмар, уже взяв под руку Дорианну, тоже посмотрел, ища Магду. Она мелькнула далеко впереди, среди плывущих в столовую пар. «Нынче она не в ударе», — подумал Кречмар и передал свою даму Горну.

Уже за омаром разговор в том конце стола, где сидели Дорианна, Горн, Магда, Кречмар, Марго Денис, сделался громким, но каким-то разнобоким. Магда сразу выпила немало белого вина и теперь сидела очень прямо, сияющими глазами глядя прямо перед собой. Горн, не обращая внимания ни на нее, ни на Дорианну, имя которой его раздражало, спорил наискосок через стол с писателем Брюком о приемах художественной изобразительности. Он говорил: «Беллетрист толкует, например, об Индии, где вот я никогда не бывал, и только от него и слышно, что о баядерках, охоте на тигров, факирах, бетеле, змеях — все это очень напряженно, очень прямо, сплошная, одним словом, тайна Востока, — но что же получается? Получается то, что никакой Индии я перед собой не вижу, а только чувствую воспаление надкостницы от всех этих восточных сладостей. Иной же беллетрист говорит всего два слова об Индии: я выставил на ночь мокрые сапоги, а утром на них уже вырос голубой лес (плесень, сударыня, — обьяснил он Дорианне, которая поднимала одну бровь), — и сразу Индия для меня как живая, — остальное я уж сам воображу».

«Йоги, — сказала Дорианна, — делают удивительные вещи. Они умеют так дышать, что…»

«Но позвольте, господин Горн, — взволнованно кричал Брюк, написавший только что роман, действие коего протекало на Цейлоне, — нужно же осветить всесторонне, основательно, чтобы всякий читатель понял. Если же я описываю, например, плантацию, то обязан, конечно, подойти с самой важной стороны эксплуатации, жестокости белого колониста. Таинственная, огромная мощь Востока…»

«Вот это и скверно», — сказал Горн.

Магда коротко рассмеялась, глядя прямо перед собой. Это уже случалось второй или третий раз. Кречмар, обсуждая с Марго Денис последнюю выставку, искоса наблюдал за Магдой, чтобы та не подвыпила. Погодя он заметил, что она хлебает из его бокала. «Какая-то она сегодня особенно детская», — подумал он и под столом коснулся ее колена.

Магда некстати засмеялась и швырнула через стол гвоздикой в старичка Ламперта.

«Я не знаю, господа, как вы относитесь к Зегелькранцу, — сказал Кречмар, проникая в разговор между Горном и Брюком. — По-моему, некоторые его новеллы прекрасны, хотя, правда, он иногда теряется в лабиринтах сложной психологии. Когда-то в молодости я часто встречался с ним, он тогда любил писать при свечах, и вот мне кажется, что его манера…»

После ужина сидели в мягких креслах, до тошноты курили. Магда появлялась то здесь, то там, и за ней покорно следовал один из молодых писателей, и потом она ему папиросой обжигала руку, и он, покрывшись испариной, героически улыбался и просил еще. Горн в углу тихо поссорился с Брюком и, подсев к Кречмару, принялся описывать ему Берлин, да так хорошо, что Кречмар заслушался. «Я думал, что вы с детства не бывали здесь, — сказал он Горну. — Мне очень жаль, что случай нас не свел раньше.»

Наконец прошла по гостям та волна — сначала легкая, журчащая, затем колыхающаяся все шире, — которая в несколько минут очищает дом под возгласы прощальных приветствий. Кречмар остался совершенно один. Воздух был мутно-сиреневый от сигарного дыма. Он распахнул окно, хлынула черная морозная ночь. Он увидел, как далеко внизу, на тротуаре, друг с другом прощались гости, как отъехал автомобиль Брюка, — он расслышал гортанный голос Магды… «Не очень удачный вечер», — почему-то подумал Кречмар и, зевая, отошел от окна.

«Однако», — сказал Горн, когда он с Магдой завернул за угол. «Однако», — повторил он. «Признаюсь, — добавил он через полминуты, — что никак не надеялся так легко тебя разыскать.»

Магда семенила рядом, плотно запахнувшись в котиковое пальто. Горн взял ее под локоть и заставил ее остановиться.

«Я прямо глазам своим не поверил. Как ты попала туда? Посмотри же на меня. Ты, знаешь, стала такой красавицей…»

Магда вдруг всхлипнула и отвернулась. Он потянул ее за рукав — она отвернулась еще круче, они закружились на месте.

«Брось, — сказал он. — Ответь мне что-нибудь! Как тебе удобнее — ко мне или к тебе? Да что ты, право, как немая?»

Она вырвалась и быстро пошла назад, к углу. Горн последовал за ней.

«Какая ты все-таки дрянь», — проговорил он неопределенно.

Магда ускорила шаг. Он снова настиг ее.

«Пойдем же ко мне, дура, — сказал Горн. — Вот смотри…» — Он вынул бумажник.

Магда ловко и точно ударила его наотмашь по лицу.

«Кольца у тебя колючие», — проговорил он спокойно и продолжал за ней идти следом, торопливо роясь в бумажнике.

Магда добежала до подъезда, начала отпирать дверь. Горн протянул ей что-то, но вдруг поднял брови.

«Ах, вот оно что», — проговорил он, с удивлением узнав подъезд, из которого они только что вышли.

Магда, не оглядываясь, толкала дверь. «Возьми же», — сказал он грубо. И так как она не брала, сунул то, что держал, ей за меховой воротник. Дверь бухнула ему в лицо. Он постоял, взял в кулак нижнюю губу, несколько раз задумчиво ее потянул и погодя двинулся прочь.

Магда в темноте добралась до первой площадки, хотела подняться выше, но вдруг ослабела, опустилась на ступеньку и так зарыдала, как, пожалуй, еще не рыдала никогда, — даже тогда, когда он ее покинул.