Марина! Он страдает какой-то одышкой (shortness of breath). Ему надо обратиться к доктору Кролику. Это ужасно! Пыхтит прямо как паровоз. Даже у меня в супе булькает.

— Послушай, папа, — вмешался Ван, — доктор Кролик помочь ему не в силах, поскольку, как тебе хорошо известно, скончался, а Марина не может запретить своим слугам дышать, поскольку, и это тебе также известно, они живые существа!

— Виновы гены, Виновы гены, — пробормотал Демон.

— Вот именно! — вскинулась Марина. — Что за манера диктовать! К твоему сведению, бедняга Джонс вовсе не астматик, у него это от чрезмерного усердия. Он здоров как бык, много раз за это лето перевозил меня в лодке из Ардиса в Ладору и обратно, и с большим удовольствием. Как ты, Демон, жесток! Не могу же я ему сказать «не пыхтите», как не могу приказать посудомою Киму не щелкать исподтишка фотоаппаратом — этот Ким совершенно помешался на фотографировании, хотя в целом он милый, славный и честный мальчик; как не могу я приказать своей камеристке Франш, чтоб прекратила получать приглашения из Ладоры, которые ей почему-то постоянно присылают, на самые крупные bals masques[261].

— Это занятно! — заметил Демон.

— Ах, старый развратник! — рассмеялся Ван.

— Ван! — одернула его Ада.

— Не старый, молодой! — выдохнул Демон.

— Скажи, Бутейан, — спросила Марина, — что у нас есть приличного из белых вин, что бы ты посоветовал?

Дворецкий улыбнулся и тихонько произнес название легендарной марки.

— Вот-вот! — подхватил Демон. — Ну как можно, родная, в одиночку справиться с вечерним меню! Кстати о гребле — ты упомянула лодку… А знаешь ли, что moi, que vous parle[262], был членом сборной Оксфорда 1858 года по гребле? Ван предпочитает футбол, но сам всего лишь в сборной колледжа, верно, Ван? И еще я сильней его в теннисе — не в лаун-теннисе, разумеется, в него только попам играть, а в корт-теннисе, как говорят в Манхэттене. Что еще, Ван?

— Ты по-прежнему побеждаешь меня в фехтовании, но стреляю я лучше. Это не судак, papa, уверяю тебя, хотя очень вкусно.

(Так как Марине не удалось добыть заблаговременно к этому ужину натуральный продукт из Европы, она организовала то, что оказалось под рукой, — пучеглазую щуку, или «дори», приправленную татарским соусом и с молодым отварным картофелем.)

— О! — произнес Демон, отведав «Белый рейнвейн лорда Байрона». — Влага во искупление «Слез Богородицы»! Я только что рассказывал Вану, — продолжал он уже несколько громче (в заблуждении считая, что Марина стала туга на ухо), — про супруга твоего. Дорогая, он слишком злоупотребляет можжевеловой водкой и уже, право, становится странным и чудаковатым. На днях пришлось мне проходить через Пэт-Лейн со стороны Четвертой Авеню^{82}, и тут как раз катит он, довольно резво, в своем чудовищном городском авто — таком допотопном, двухместном, на доисторическом бензине и с румпелем вместо руля. Так вот, завидел меня с приличного расстояния, и махнул, тут всю его колымагу как затрясет, в конце концов она заглохла, полквартала до меня не доехав, а он сидит в ней, дергается, пытается сдвинуть с места, как малыш свой застрявший трёхколёсный велосипед, и, когда я шел к нему, мне определенно подумалось, что это его механизм заклинило, не «хардпен».

Однако Демон по доброте не слишком чистой своей души утаил от Марины, что этот псих в тайне от мистера Эйкса, своего консультанта по искусству, купил за несколько тысяч долларов у картежного приятеля Демона и с Демонова благословения пару подделок под Корреджо — и тут же перепродал их, в силу какой- то до непростительности счастливой случайности, подобному же психу-коллекционеру за полмиллиона, каковые Демон решил взыскать с кузена в свою пользу в качестве долга, пока мозги на этой близняшке- планете еще кое-что значат; Марина же, в свой черед, воздержалась от рассказа Демону о молоденькой сестричке из больницы, с которой Дэн продолжал резвиться со времени последнего своего недуга (то была, между прочим, та самая вездесущая Бесс, которую Дэн по случаю одного памятного события попросил подыскать «что-нибудь симпатичное для девочки наполовину русского происхождения, интересующейся биологией»).

— Vous те comblez[263] , — говорил Демон, откушав бургундского, — правда, мой дед со материнской стороны предпочел бы бежать из-за стола, чем видеть, как к gelinotte[264] я употребляю красное вино вместо шампанского. Изумительно, дорогая (посылает воздушный поцелуй сквозь пространство, мерцающее свечами и серебром)!

Жареный рябчик (или, скорее, представитель этого вида из Нового Света, по-местному «горный граус») явился в сопровождении моченой клюквы (по-местному «горной брусники»). Особо сочный кусок одной из этих бурых птичек выдал Демону на язык под крепкий клык шарик дроби.

— La feve de Diane[265]! — отметил он, острожно выкладывая дробинку на край тарелки. — Как у тебя, Ван, с машиной обстоят дела?

— Никак. Заказал «розли», как у тебя, но до Рождества не получу. Попытался найти «силенциум» с коляской, но не сумел, потому что война, хотя для меня остается загадкой, при чем тут война, если речь идет о мотоцикле. Но мы, Ада и я, не унываем, мы не унываем, ездим верхом, на велосипеде, даже летаем на вжиккере.

— Интересно, — лукаво промолвил Демон, — с чего бы это мне вдруг вспомнились прелестные строки нашего великого канадийского поэта насчет зардевшейся Ирен:

Ну что ж, тогда отправь в Англию пароходом мой, если…

— Кстати, Демон, — перебила Марина, — где и как смогла бы я приобрести старый вместительный лимузин с шофером, старым, опытным, вроде того, что у Прасковьи вот уж много лет?

— Никак нельзя, дорогая, такие уж все на небесах или на Терре. Но что, Ада, молчаливая любовь моя, хотела бы ты получить в подарок на свой день рождения? Ведь это в ближайшую субботу, по расчету по моему (by my reckoning), так ведь? Une riviere de diamants?[267]

— Протестую! — вскричала Марина. — Да-да! Я совершенно серьезно. Я против того, чтоб ты дарил ей квака? сесва? (quoi que ce soit[268]), о подарке мы сами с Дэном позаботимся.

— Да ты и позабудешь! — сказала со смехом Ада Демону, проворно показав язык Вану, который все это время настороженно ждал, как она отреагирует на «алмазы».

— Если что? — переспросил Демона Ван.

— Если тебя уже не ждет один в гараже у Джорджа на Ранта-Роуд. А тебе, Ада, — продолжал он, — скоро предстоит одной вжиккеровать. Хочу предложить Маскодагаме завершить каникулы в Париже. Qui… как там… sur sont front, en accuse la beaute[269]!

Так тек их пустой и никчемный разговор. Как не лелеять в темных безднах памяти эти яркие воспоминания! Как тут не корчиться, не закрывать глаза руками, когда слепящее солнце жжет косым своим взглядом! Как среди кошмара и одиночества нескончаемой ночи не…

— Что это было? — воскликнула Марина, которая лектэрических бурь пугалась даже больше, чем ладорские антиабмерийцы.