Как сообщило воскресное приложение к одной газете, которая в ту пору только начала в разделе юмора помещать ныне давно забытые изображения Малюток Покойной Ночи, Никки и Пимпернеллы (славненьких братишку и сестренку, коротавших ночь вдвоем на узенькой кроватке) и которая уцелела среди старых бумаг на чердаке в Ардис-Холле: бракосочетание Вина с Дурмановой состоялось в 1871 году, в День Святой Аделаиды^{5}. Случилось так, что через двенадцать лет и восемь месяцев двое голеньких деток — темноволосый, загорелый и темноволосая, с кожей молочной белизны, — склонившись в луче солнца, падавшего, точно косая балка, из слухового оконца, под которым стояли пыльные картонки, сопоставили эту дату, 16 декабря 1871 года, с другой, 16 августа того же года, помеченной забывчивой Марининой рукой в уголке снятой профессионалом фотографии (в плюшевой малиновой рамочке на мужнином письменном столе с тумбами), в точности соответствовавшей фотографии из газеты, — и там, и там тончайшая, как эктоплазма, фата новобрачной, вздымаясь от легкого ветерка у паперти, парит перпендикулярно фраку жениха. 21 июля 1872 года в Ардисе появилась на свет девочка, предполагаемый отец которой обитал в графстве Ладора и которая по странной причине мнемонического свойства была названа и записана Аделаидой. Вторая дочь, на сей раз от Дэна, появилась на свет 3 января 1876 года.

Помимо старого иллюстрированного приложения к и ныне существующей, но абсолютно свихнувшейся «Калуга-газетт», наши резвые Пимпернель и Николет обнаружили все на том же чердаке коробку с катушкой, на которой оказалось (как сообщил мальчишка-посудомой Ким, о чем мы узнаем со временем) немыслимое количество фотопленки, отснятой нашим любителем кругосветных путешествий, с изображением всяких экзотических базаров, разрисованных херувимчиков, а также писающих уличных мальчишек, отснятых в трех различных ракурсах и при разном освещении. Разумеется, мужчина, намеревающийся создать семью, мог бы не афишировать иные интерьеры, как-то: определенные сборища в Дамаске, в центре которых сам наш путешественник в компании с не выпускающим изо рта сигары археологом из Арканзаса, демонстрирующим восхитительный шрам на правом боку в районе печенки, а также — с тремя дородными шлюхами, а также — с упущенной стариной Арчи «нечаянной струечкой», как выразился третий участник этого собрания, истинный британец и отличный малый. И все же большую часть этой пленки Дэн многократно показывал своей невесте во время их взаимопросветительного медового месяца, проведенного на Манхэттене, сопровождая показ чисто фактическими замечаниями, установить которые было не так-то легко в силу загадочности и непонятности расположения закладок в путеводителях, разбросанных кругом.

Однако лучшей находкой наших детишек явилось содержимое очередной картонки из самых давних, выуженной откуда-то из залежей прошлого. То был небольшой зеленый альбомчик с аккуратно вклеенными туда цветами, собранными собственноручно Мариной или приобретенными ею каким-либо иным путем в Эксе, горном швейцарском курорте неподалеку от Брига. На первых двадцати страницах живописно располагались всякие растения, срываемые по наитию в августе 1869 года на травянистых склонах, у подножия которых располагалось шале, или же в парке отеля Флори, или же в саду санатория, что был поблизости («мой nusshaus»[5], как окрестила его бедняжка Аква, или «Дом», как более сдержанно в своих швейцарских дневниках называла его Марина). Эти начальные страницы не содержат ничего интересного ни в смысле ботаники, ни в психологическом отношении, а последние страниц пятьдесят совершенно пусты; зато средняя часть с явно бросающимся в глаза ростом числа экспонатов являет собой поистине мелодраму в миниатюре, исполненную памятью засохших цветков. Экспонаты располагаются по одну сторону разворота, тогда как пометки Марины Дурманофф (sic) en regard[6].

Два юных создания, обнаружившие это странное и малоприятное сокровище, отозвались о нем следующим образом:

— Из этого явствуют три бесспорных факта, — заметил мальчик. — Что незамужняя еще Марина коротала зиму вместе со своей замужней сестрой там, где я lieu de naissance[13] что у Марины, pour ainsi dire[14] был свой доктор Кролик и что орхидеи были посланы Демоном, который предпочел задержаться у моря, темно-синего своего прародителя.

— Могу добавить, — сказала девочка, — что лепесток принадлежит обычной ночной фиалке, что мать моя была с придурью почище своей сестрицы и что бумажный цветок, небрежно брошенный в сумочку, точное воспроизведение подлесника, какой цветет ранней весной; я их видела в изобилии на прибрежных склонах Калифорнии в феврале прошлого года. Наш местный натуралист доктор Кролик, которого ты, Ван, упомянул, в целях, как сказала бы Джейн Остин, молниеносной сюжетной информации (Что, Смит, вспоминаете Брауна?), нарек экземпляр, привезенный мной в Ардис из Сакраменто «нага нога», НА-ГА, любовь моя, но ни моя, ни твоя, ни цветочницы из Стабии, это аллюзия, какую твой отец, который, по утверждению Бланш, также и мой, оценил бы вот так (щелчок пальцами на американский манер). Скажи спасибо, — продолжала она, обнимая его, — что не привожу научное название. Представляешь, другая лапка — Pied de Lion[15] с маленькой жалкой рождественской лиственнички, произведение тех же рук — предположительно, юного доходяги-китайца, попавшего туда прямо из Барклианского колледжа.

— Браво, Помпейанелла (ее ты знаешь по одной из книжек дядюшки Дэна с картинками, она там разбрасывает цветы, я же любовался ею прошлым летом в музее Неаполя)! А теперь давай-ка облачимся в рубашки со штанишками, спустимся вниз да и спрячем, а то и сожжем этот альбомчик без лишних рассуждений. Идет?

— Идет, — сказала Ада. — С глаз долой — из сердца вон. Но у нас еще час остается до чая.

Касательно повисшего намека в связи с упоминанием «темно-синего»:

Бывший вице-король Эстотии, князь Иван Темносиний, родитель прапрабабки наших деток, княгини