нас троих только он один не желал заполучить Джема для своего повелителя и настойчиво убеждал королевский Совет оставить его во Франции.

С начала сентября мы с Пруисом пребывали в убеждении, что так оно и произойдет. В отношении к нам Совета стал проглядывать холод, регентша уже не бросала на Пруиса голодных взглядов, адмирал же сдержанно попрощался с нами и отправился в Бретань на поле брани – там, изволите ли видеть, ощутили острую необходимость в его присутствии. Я заметил, что теперь наконец и Пруис потерял терпение; епископ Вараждинский начал избегать охоты и прогулки, выглядел в обществе уже далеко не таким лучезарно обаятельным, как прежде, а по некоторым его намекам мы поняли, что Венгрия будет стремиться к союзу с Германией.

Никто не имел права быть в обиде ни на него, ни – тем более – на короля Матиаша, который в сентябре приказал своему посольству двинуться в обратный путь. Самая крупная и самая дорогостоящая попытка Венгрии завладеть Джемом завершилась неудачен. Вопреки приказу Пруис предпринял еще одну попытку, совсем отчаянную. Он выступил перед королевским Советом и в речи, искусству которой мог бы позавидовать сам Цицерон, изложил последствия французской близорукости: она развяжет руки Баязиду для победоносных воин в Италии и Центральной Европе, нанесет тяжелый удар торговле с Левантом и поставит Европу лицом к лицу пред ужасом нового нашествия Аттилы.

Дело не только в ораторском искусстве – речь Пруиса дышала искренней убежденностью, пророческим жаром, заставившим содрогнуться даже меня, его противника. Поэтому меня озадачила одна короткая реплика – ее бросил архиепископ Бордоский, брат адмирала де Гравиля.

– Не следует забывать, ваше преосвященство, что Аттила был остановлен именно во Франции.

– Оттого, что он истощил свои силы во время весьма долгого пути, брат мой, – не дал себя смутить Пруис.

– Как истощит их и султан Баязид.

У наглости тоже должен быть какой-то предел, вы не находите? Отказывая Восточной Европе в спасении, французы могли бы делать это хотя бы с большей изысканностью. Зачем подчеркивают они, что именно Франция всегда была несколько в стороне от варварских нашествий? Зачем выказывают, что их ничуть не заботят злосчастья Восточной Европы?

В те минуты я убедился, что не только сияющее благорасположение может излучать Янош Пруис. Он воспринял слова архиепископа так же, как воспринял бы их любой крестьянин, у которого пожгли посевы и родной дом, как любой солдат, искалеченный в сражении с турками. Жестокая ненависть исказила лицо, красотой которого я всегда восхищался, и ударом хлыста прозвучал ответ:

– Если бы вы, ваше высокопреосвященство, были поставлены на колени неприятелем, трижды превосходящим вас силою, то, вероятно, припомнили бы первую христианскую заповедь: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Дабы вымолить себе помощь.

– Мы не можем припомнить, ваше преосвященство, – быстро отпарировал архиепископ, – чтобы кто- нибудь оказал помощь нашей земле, когда мы отстаивали ее от сарацин. А были они, сдается мне, врагом не менее грозным.

Было яснее ясного: мы могли не опасаться более союза между Францией и Венгрией, даже сносных взаимоотношений между ними. Король Матиаш не простит подобного глумления над собой.

Янош Пруис покинул Ансени в первые дни октября. Французский двор снабдил его дарами (обошлись они едва ли в три сотни серебряных марок, тогда как Корвин истратил на свое посольство сто тысяч золотом). И снова через Лион и Милан (чтобы отвезти Бьянку на ее новую родину) Пруис покинул Запад.

Я, содействовавший провалу его миссии, радовавшийся этому провалу, испытывал смутное чувство вины, совсем как тогда, когда брат Д'Обюссон сообщил мне, что взял деньги у матери Джема. Несметные деньги и несчетные упования страждущих привлекли мы с великой для себя выгодой ценою заточения еще более страждущего. Вероятно, реже всего вспоминают о божьем возмездии божьи служители, однако в ту пору меня все же терзал страх.

Я рассчитывал отбыть сразу вслед за Пруисом – с его провалом моя миссия завершалась. Но письмо брата Д'Обюссона задержало меня еще на полгода в Париже. По многим причинам настаивал магистр, чтобы я остался там; он верил, что я столь же успешно преодолею и последующие трудности.

Прежде всего мне следовало продолжать наблюдение за послом Венеции: коль скоро союз с Венгрией не состоялся, Венеция должна была переменить тактику. Помимо того, Д'Обюссон сообщал, что Джем уже искал союза с противниками де Гравиля (герцогом Бурбонским и его окружением); мне следовало соображаться и с этими попытками. Наконец, брат Д'Обюссон поручил мне способствовать переговорам между Францией и Папством. Им предстояло в скором времени начаться. По сведениям магистра, Иннокентий VIII уже направил своих легатов в Париж.

Еще до прибытия папских легатов я получил с Родоса новые вести. Мне сообщили, что Венеция уже известила Баязида о том, что он может не опасаться венгров; потом – что Ферран Неаполитанский обещал тому же Баязиду похитить Джема на его пути в Рим и переправить в Константинополь (это полностью входило в интересы Неаполя, ибо нанесло бы Папству тяжелый удар); наконец, в-третьих, что Лоренцо Медичи, единственный друг Франции в Италии, проявил живой интерес к участи Джема. Последняя новость меня испугала – Лоренцо был фигурой, да еще какой, связи при французском дворе делали его успех весьма вероятным.

Одним словом, я не имел отдыха даже в промежутке между отбытием из Парижа одного посольства и прибытием второго. Поэтому, когда в декабре я вместе с представителями королевского Совета поехал встречать папских легатов, я искренне радовался: прибывала поддержка.

Святой отец снаряжал это посольство с тем же тщанием, что и Корвин. Правда, у него не было под рукой человека, обладавшего совершенствами Пруиса, но оба брага – Антонелло Кьеррегато и Антонио Флорес – принадлежали к числу самых просвещенных умов Ватикана, были опытными дипломатами и ораторами. Очевидно, из-за недостатка средств Папство налегало на словесность.

Встретили легатов со всеми почестями, подобающими посланцам его святейшества. Весьма большими почестями, хочу я сказать. Тотчас же по прибытии они сообщили Совету, что султан Каш бай готов заплатить за Джема непомерную сумму. Понимая, что международные соглашения препятствуют переезду Джема в Египет, султан настаивал на том, чтобы он пребывал в Риме, Венеции, Флоренции или Венгрии. Иными словами, как можно ближе к Турции. Каитбай подчеркивал (устами папских легатов), что доселе имевшие место действия Запада убеждали Баязила в том, что брат его не возглавит никакого похода, ибо его используют для иных целей. Эта уверенность Баязида может дорого обойтись странам Востока, в том числе Египту.

Я присутствовал на Совете, когда кардинал Флорес изложил позицию султана. Не сказал бы, что она