– Сегодня уже нет. Я послала человека – сказать, что приедем завтра. А ты пока пойди и выкупайся в озере.

– Повеление ханши убивает приказ хана!

– Не пойдешь на озеро, в постель не пущу…

– Да?.. Если бульдыршин не взглянет томно, то и буыршин[52] свой повод не сорвет… Ведь так, кажется, говорят?

– Ладно, ладно… Иди!

Улпан – как самая настоящая бульдыршин – опустила ресницы. Есеней уже не первый месяц знал, какие и когда у нее бывают глаза, и пошел к озеру.

Шынар издали заметила Кенжетая с навьюченным верблюдом в поводу и поджидала его возле юрты, в которую они перебрались из дома с наступлением теплых дней.

– Что, Тайкенже? Возвращаешься в аул к братьям? Или ты куда-нибудь собрался переезжать? – Она еще не придумала ему прозвища, не часто они виделись, и потому переиначила имя: Кенжетай – Тайкенже… Так тоже можно обращаться к брату мужа.

Кенжетай притворился рассерженным:

– Чем коверкать мое имя, лучше бы называла просто – Кенжетай! Вот возьму и назло тебе увезу все обратно, что привез!

– А что, если я стану тебя звать – Баурым, родной?

– Баурым? Если это правда, то поцелуй меня! – Кенжетай в седле наклонился в ее сторону и подставил щеку.

Шынар поцеловала его.

– Вот так… Сама не догадалась, еще уговаривать нужно!.. Держи повод, заставь атана лечь и снимай свои тюки.

– Какие мои тюки?

– Е-ей! Какая непонятливая. Сказали так: «Это гостинец из Тобольска. Сами приедем завтра».

– А что еще она сказала?

– Больше, сказала – ни слова… Шынар приняла верблюжий повод.

Она узнавала Улпан и в этом поступке. Завтра приедем – дает время, чтобы гости не застали хозяев врасплох. Заранее прислала подарки, чтобы избежать выражений благодарности. От кого другого Шынар ничего не приняла бы, так и увел бы Кенжетай атана обратно. Но ведь это – Улпан…

Жаниша прибежала на помощь.

– Это Улпан прислала, – шепнула ей Шынар.

Кенжетай уехал и увел верблюда, а обе женщины развязали веревки и откинули две узорчатых кошмы и два ворсистых ковра – сундуки были завернуты в них. Ключи торчали в замочных скважинах. Замки открывались с долгим звоном.

– Как только удалось захлопнуть крышки на этих сундуках! – воскликнула Шынар. – Мне кажется, тут все приданое для невесты. Смотри-ка, женеше, и занавески есть!

– Сказала бы – для многих невест! Весь наш аул можно выдать замуж! Сапожки… Расшитые…

Шынар взяла сапожки в руки. Жаниша продолжала рассматривать:

– А в этом сундуке? Шынар откинула крышку:

– Чай и сахар… Урюка много, изюма. Для чая полный набор. Набор для кумыса. И к столу – скатерти, полотенца.

Науша присоединилась к ним, и все три женщины перебирали невиданное ими добро, передавали из рук в руки. Забыв, что уже рассматривали белое шелковое платье с двумя оборками, снова принимались его расхваливать. Они не могли бы сказать, что им понравилось больше, а что – меньше, они знали только – все эти вещи, их много, подарены Шынар. На самом дне первого сундука лежало и несколько отрезов. Женщины, не находя слов, чтобы выразить восхищение, только и могли цокать языком… Но это нельзя было бы назвать жадностью и осудить. Это был порыв женщин, изголодавшихся по тем вещам, которые придают им уверенность, которые и некрасивую сделают красивой, а красивую – несравненной.

Шынар опомнилась первой.

– Завтра гости… Апа, женеше… Давайте уберем сундуки. Надо готовиться.

Они принялись складывать вещи – с таким сожалением, будто только посмотрели и навсегда расстаются с ними.

Они приехали на другой день к полудню. То ли Улпан при Есенее, то ли Есеней при Улпан.

Зимовье туркменов – из двух дворов – полукругом охватывал лес. На легком ветру топорщили усики колоски пырея, который хорошо всходит и быстро растет на унавоженных землях, напоенных талой водой. А дальше до самого озера, зеленые луга были покрыты пятнами ярких цветов. Небольшие табуны и небольшие отары не успели нарушить весеннее цветение.

Улпан легко спрыгнула с тарантаса и глаза закрыла, чтобы полнее вдохнуть пряные запахи степного ветра, который у леса приостанавливался и кидался на зеленую листву деревьев, заставляя ее шуметь.

– Если есть рай на этом свете, – воскликнула она, – то нигде в другом месте его не может быть! А в нашем ауле – пыль, грязь… Она и не взглянула в его сторону, но Есеней виновато вздохнул.

– Завидуешь? – спросила Шынар. – Так переезжай ко мне.