любую секунду — и все же не исчезающая. Она тревожила, рождала неуверенность в себе у каждого, кто на нее смотрел. Пожалуй, именно в силу своей неуловимости.
Добрый старый Керуак… Что-то он сейчас поделывает?[17]
Пигалица взглянула на меня. На этот раз без улыбки. Только чуть нахмурила брови — и перевела взгляд на мою знакомую в очках.
— Не бойся, это хороший человек, — сказала ей та.
— По крайней мере, лучше, чем выгляжу, — добавил я.
Пигалица еще раз глянула на меня. И обреченно — мол, что поделаешь? — несколько раз кивнула. Дескать, можно подумать, тут есть из чего выбирать… И я вдруг ощутил себя подлецом, замыслившим против несчастного дитя какую-то жуткую пакость. Этакий дядюшка Скрудж,[18] черт бы меня побрал…
— Да ты не волнуйся, — снова сказала моя знакомая. — Дядечка веселый, шутить любит, истории всякие рассказывает, и с девочками обходительный… К тому же мой друг. Так что все будет хорошо, слышишь?
— Дядечка? — повторил я ошарашенно. — Какой я вам дядечка? Мне всего тридцать четыре! Я протестую!..
Но меня, похоже, никто не слушал.
Она взяла пигалицу за руку и повела прямиком к лимузину, загородившему весь стеклянный портал на выходе из отеля. Носильщик в это время уже грузил ее чемодан в багажник. Делать было нечего — я поплелся за ними следом. “Дядечка”!.. С ума сойти легче.
В лимузин сели только мы с пигалицей. Погода портилась на глазах. Всю дорогу до аэропорта в окне тянулись сплошные снега да льды. Антарктика…
— Слушай, — спросил я девчонку. — А звать-то тебя как?
Она внимательно посмотрела на меня. И чуть заметно покачала головой. Мол, ну ты, дядя, даешь. Потом повернулась к окну и неторопливо, словно желая отыскать что-то определенное, обвела глазами окрестности. Везде, куда ни глянь, лежал снег.
— Юки,[19] — вдруг сказала она.
— Юки?
— Звать так, — пояснила она. — Имя. Юки.
Сказав это, она вытащила из кармана плейер — и унеслась в свою персонально-музыкальную вселенную. Так до самого аэропорта больше ни разу на меня и не взглянула.
За что? — думал я. Что я не так сказал?.. Позже-то я понял, что Юки — ее настоящее имя. Но тогда, в лимузине, я был убежден, что вместо имени она просто ляпнула первое, что в голову взбрело. И я обиделся. Время от времени она доставала из кармана жевательную резинку и нахально жевала ее в одиночестве. Мне не предложила ни разу. То есть, я вовсе не хотел ее жвачки — но хоть предложить-то можно из вежливости? И вот в результате всей этой несправедливости я наконец ощутил себя нудным состарившимся идиотом. А поскольку этого уже никак не исправить, я просто ввинтился поглубже в кресло и закрыл глаза. И погрузился в собственное прошлое. Во времена, когда мне было столько же, сколько ей сейчас. Я тогда собирал пластинки рок-музыки. Синглы-сорокапятки. Рэй Чарльз —
Что тут скажешь? Конечно, это не
Оставив Юки в зале ожидания, я отправился к стойке авиалинии и выкупил билеты. Заплатил по своей кредитке — потом рассчитаемся. До вылета оставался еще целый час, но дежурная сообщила, что рейс, скорее всего, отложат. “Следите за объявлениями, — сказала она. — В настоящий момент видимость нулевая”.
— А улучшение, вообще, ожидается? — поинтересовался я.
— По прогнозу — ожидается, но трудно сказать, когда, — ответила дежурная голосом человека, которому все осточертело. Еще бы. Повтори одну и ту же фразу двести раз — расхочется жить на свете.
Я вернулся к Юки, сообщил ей о снегопаде и возможной задержке рейса. Она поглядела на меня с таким видом, будто хотела сказать: “ну-ну”. Но ничего не сказала.
— Как все будет — непонятно, так что давай пока багаж не сдавать, — предложил я. — Если что — обратно получать замучаемся.
“Да как угодно”, — было написано на ее лице, но она опять ничего не сказала. — Какое-то время придется здесь просидеть. Не самое интересное место, конечно… — продолжал я. — Ты, кстати, обедала?
Она кивнула.
— Ну, тогда, может, хоть в кафе посидим? Попьешь чего-нибудь. Кофе там, какао, чай, сок — что захочешь. А?
“Ну, не знаю…” — нарисовалось у нее на лице. Не лицо, а палитра визуальных эмоций.
— Тогда пойдем! — сказал я и поднялся с кресла. И, толкая перед собой чемодан на колесиках, прошел с ней в кофейню. В кофейне оказалось людно. Все рейсы задерживались, у всех вокруг были изможденные лица. Лишь бы заказать хоть что-нибудь, я попросил себе бутербродов и кофе, а Юки взяла какао.
— И сколько ты в отеле жила? — спросил я.
— Десять дней, — сказала она, немного подумав.
— А мать когда уехала?
Она поразглядывала снег за окном, потом ответила:
— Три дня назад.
Прямо не разговор, а урок английского начальной ступени.
— А в школе, что — всю дорогу каникулы?
— А в школу я не хожу. Всю дорогу. Так что отстань, — сказала она. И, достав из кармана плейер, нацепила наушники.
Я допил кофе, почитал газету. Что-то я в последнее время слишком часто раздражаю собой девчонок. С чего бы это? Не везет — или причина серьезнее?
Наверное, просто не везет, решил я. Потом, дочитав газету, достал из сумки карманного Фолкнера — “Шум и ярость” — и раскрыл на первой странице. Почему-то именно Фолкнера (и еще Филиппа Дика) я особенно хорошо воспринимаю, когда сдают нервы. Стоит вымотаться эмоционально — и я стараюсь читать кого-нибудь из этих двоих. Ни в каких других ситуациях я их не читаю… Чуть погодя Юки сходила в туалет. Потом заменила батарейки у плейера. А еще через полчаса мы услышали объявление. Рейс на Ханэда вылетает через четыре часа. Ожидайте улучшения погодных условий. Я глубоко вздохнул. Черт бы меня
