другого, а страшный злодей. «Кто вы на самом деле? Говорите правду! Мне все известно!» — вот что слышалось мне. Мною овладело странное чувство вины, словно мне вот-вот должны были объявить смертный приговор.
— Вы действительно на Кубе?
«Но какова женщина?» — вертелось у меня в голове. Как только она произнесла: «Но кто вы на самом деле?», я от страха чуть не забыл собственное имя. Я не знал, что ответить, но что-то отвечать было необходимо. Я обессилел настолько, что не мог даже подобрать слова. «Вы действительно на Кубе?» Это был единственный вопрос, на который я был способен ответить — и больше ни на какой другой. Кейко Катаока говорила, заранее просчитывая тот эффект, который должны произвести ее слова. Ее голос словно бил меня по обнаженным нервам. В конце концов я начал испытывать некоторое уважение, наполовину смешанное со страхом, к этому человеку — Язаки, который оказался способным «обладать» такими женщинами, как Кейко и Рейко, что глядела на меня сквозь стекло, словно бесплотный призрак.
— Да, я звоню с Кубы.
Мне наконец удалось выговорить проклятую фразу. Я испытывал огромное желание закончить этот разговор как можно скорее.
— Гм, на самом деле запаздывание сигнала и это потрескивание в трубке говорят о том, что это действительно Куба… так вы точно звоните оттуда?
— Да.
— Если взять кусочек целлофана или папиросной бумаги и поскрипеть у микрофона, то можно добиться такого же эффекта. Вы там ничем не шуршите?
— Как?
— Это не вы производите этот шум?
— Я ничего не делаю.
— А где именно вы находитесь?
— В Варадеро.
— Варадеро, это городок, где такое прекрасное море? Он возвышается, словно замок, и дома там из такого желтоватого кирпича; помню, я купалась там на пляже. Пляж очень длинный, не так ли, чуть ли не пять километров… или десять? Больше?
— Пляж тут длиной в двадцать километров.
— А вы звоните не из Гаваны?
— Нет, из Варадеро.
Я чувствовал, что сейчас будет задан главный вопрос. Я никак не мог понять, что происходит: то ли Кейко, как заправский психоаналитик, специально вела разговор так, чтобы я проговорился, то ли я сам находился под впечатлением от ее голоса и манеры выражаться. Но то, что наш разговор постоянно вертелся вокруг Варадеро, укрепляло мое подозрение, что коварный вопрос прозвучит, и я буду приперт к стенке.
— Да, это навевает столько воспоминаний… А скажите, в Гаване вроде должна быть старая церковь.
— Собор.
— А перед церковью — мощеная площадь. Булыжник образует такой прелестный рисунок… вы знаете, о чем я говорю?
— Да, знаю.
— А напротив должно быть открытое кафе.
— Да, действительно.
— Там подавали превосходное мороженое.
— На Кубе вообще самое лучшее мороженое.
— А как оно называется?
— Вы имеете в виду «Коппелия»?
— Ах да.
И воцарилась тишина.
— С вами кто-нибудь есть? «Вот оно», — стукнуло сердце.
— Я один.
Несмотря на то что кондиционер работал на полную катушку, я ощущал, как с меня градом катился пот.
— Откуда вы знаете господина Язаки? Я никому не даю свой номер.
— Мне его дал сам господин Язаки месяцев шесть тому назад. Он прилетал на Кубу, я служил ему гидом, а когда я спросил его, где мы сможем встретиться потом, он дал мне этот номер. Я сделал множество снимков, есть большой выбор, и мне хотелось бы встретиться с ним еще раз, может быть, из этого удастся сделать книгу.
— Иногда он вот так, запросто, дает мой телефон кому угодно.
— Да, вот видите, и мне он дал его.
— Вы лжете.
— Что?!
— Я знаю, кто сейчас рядом с вами, по крайней мере догадываюсь. Мне жаль, но я не могу сказать вам телефон господина Язаки. Но я ему обязательно передам… напомните, пожалуйста, как вас зовут?
— Казама.
— Что господин Казама звонил ему. Кстати, подтвердите, вы в самом деле звоните с Кубы?
— Да, именно так.
— Из Варадеро, вы говорили?
— Совершенно верно.
— Из отеля, что на берегу моря? — Да.
— Море вам видно?
— Оно у меня прямо перед глазами.
— Не поднесете ли трубку поближе к морю, чтобы я смогла послушать шум волн?
— Хорошо.
— Это было так давно, о, Варадеро, я хочу услышать шум твоих волн!
— Хорошо-хорошо, секундочку. — Я вынес телефон на террасу и протянул трубку микрофоном в сторону моря. От удивления брови Рейко поползли вверх. — Алло, вы слушаете?
В трубке раздавались короткие гудки.
— К тому же она еще и лесбиянка, разве вы не заметили? Нет? Я шесть раз приезжала сюда, на Кубу, с учителем; думаю, что Кейко Катаока была здесь лишь однажды, а учитель всегда пел ей дифирамбы: «Ты знаешь, Рейко, Кейко замечательная женщина, она совершенно не склонна к этим гнусным фокусам типа ревности или неуемного влечения, она рассказала мне, что, еще будучи студенткой, она решила навсегда освободиться от чувств подобного рода, ты понимаешь? Конечно, нехорошо говорить такое, но я менял девушек одну за другой, как меняют лошадей, а она — ни слова… никто на такое не способен»; он без конца повторял это, но это же глупость, совсем в духе девятнадцатого века, не правда ли? Его убеждение, что две женщины собираются перерезать друг дружке глотки из-за него, любить себя, ненавидеть себя, «я люблю тебя», «я тебя ненавижу»; быть может, славно, чисто, наивно вот так думать, но это так же бездарно, как идея невинности; наверное, хорошо, что учитель так считал, ведь в действительности все было не так просто, он не представлял себе, о чем мы с Кейко разговаривали, оставаясь вдвоем; как-то раз мы отправились на Сицилию на кинофестиваль, в отеле было полно полиции, поскольку на кого-то было произведено покушение, поговаривали, что это мафиозные разборки, короче, полицейских было очень много, повсюду были расставлены патрули, они были вооружены автоматическими пистолетами, а учитель говорил, что ему кажется, его могут застрелить, когда он будет проходить через полицейские кордоны, ведь там столько оружия: пистолеты, автоматы и прочее; он не шутил, он все время бормотал: «Они хотят убить меня», он действительно боялся, он говорил, что его мучает один и тот же сон: что кто-то охотится за ним или же он сам на кого-то бросается; когда дуло автомата случайно оказывалось направленным в его сторону, он начинал трястись от страха, что его вот-вот застрелят, он вел себя очень странно, да и до этого