конверт. Достал из холодильника еще банку пива и выпил.
Если Кумико подает на развод, значит, кончать с собой сейчас не собирается. И то хорошо. Тут мне пришло на ум, что уже почти два месяца я ни с кем не занимался любовью. Как и писала Кумико, все это время она избегала спать со мной – говорила, что врач нашел у нее легкие симптомы воспаления мочевого пузыря и рекомендовал какое-то время воздержаться от секса. Я, конечно, поверил. А какие у меня были основания не верить?
Эти два месяца я имел связь с женщинами только во сне – или в мире, который по бедности словарного запаса я называл сном, – с Критой Кано и женщиной, звонившей мне по телефону. Но с реальной женщиной в реальном мире я спал в последний раз два месяца назад. Я лежал на диване, глядел на сложенные на груди руки и вспоминал тело Кумико, когда видел его в последний раз. Мягкий изгиб спины, открывшийся, когда я застегивал молнию на платье, аромат духов у нее за ушами. Если все, что она написала в своем письме, в самом деле правда, то выходит, что больше спать с ней мы не будем никогда. Кумико написала обо всем так прямо и откровенно, что становилось окончательно ясно: так и будет.
Чем больше я думал о том, что наши отношения с Кумико, наверное, уже в прошлом, тем сильнее одолевала меня тоска по нежному теплу ее тела, прежде принадлежавшего мне. Близость с Кумико доставляла мне наслаждение. И до свадьбы, конечно, да и потом, спустя несколько лет, когда трепет и острота первых ощущений ослабли, секс с Кумико всегда меня радовал. Как наяву, я видел перед собой ее стройную спину, шею под волосами, ноги, грудь. Вспоминал все, что мы делали – она и я, – когда занимались любовью.
И вот Кумико связалась с кем-то, кого я совсем не знал, и устроила с ним такие любовные игры, что и представить трудно. Да еще заявляет, что получала от этого наслаждение, которого не испытывала со мной. Стонала, наверное, так, что в соседнем номере было слышно, кровать, наверное, ходуном ходила, так она на ней извивалась и корчилась. Так, должно быть, его ублажала, что мне и не мечтать. Я поднялся, достал из холодильника пиво и стал пить. Съел картофельный салат. Захотелось послушать музыку, и я включил радио, нашел на УКВ классику и приглушил звук. «Так устала сегодня, – говорила Кумико. – Что-то совсем не хочется. Извини меня, правда». – «Ну и ладно, если не хочешь», – отвечал я. Кончилась струнная серенада Чайковского и зазвучало фортепьяно – похоже, Шуман. Что-то знакомое, но что за вещь – никак не мог вспомнить. Звуки смолкли, и женский голос диктора объявил, что передавали «Вещую птицу» – седьмую пьесу из шумановских «Лесных сцен». Я вообразил, как Кумико двигает бедрами, лежа под любовником, задирает ноги, впивается ногтями в его спину, оставляя пятна слюны на простыне. Дикторша объясняла, что Шуман создавал фантастический образ леса, где живет загадочная птица, предсказывающая будущее.
Что вообще я знал о Кумико? Медленно смяв в руках пустую пивную банку, я швырнул ее в мусорное ведро. Может, Кумико, которую, как мне казалось, я понимал, та Кумико, что несколько лет была моей женой, с которой я сливался в объятиях, была всего лишь внешней, ничего не значащей оболочкой настоящей Кумико? А мир, в котором мы живем, по большей части принадлежит пространству, где обитают медузы? Коли так, что же такое шесть лет, которые мы прожили вместе? Какой в них смысл?
Телефон застал меня врасплох, когда я в очередной раз перечитывал письмо Кумико. Резкий звонок буквально подбросил меня на диване. Кому я понадобился в третьем часу ночи? Неужели Кумико? Нет, она ни за что не станет сюда звонить. Скорее Мэй Касахара. Увидела, как я ухожу из заброшенного дома, и решила позвонить. Или Крита Кано захотела объяснить, куда она пропала. Впрочем, это могла быть и та женщина из телефона. Может, хочет что-то мне передать. Правильно Мэй сказала: женщин вокруг меня многовато. Я обтер оказавшимся под рукой полотенцем выступивший на лице пот и медленно поднял трубку с рычага.
– Алло? – сказал я.
– Алло! – послышалось на другом конце провода. Голос был не Мэй Касахары. И не Криты Кано, и не той таинственной незнакомки. Это была Мальта Кано. – Алло! – проговорила она. – Господин Окада? Это Мальта Кано. Вы меня помните?
– Конечно-конечно. Очень хорошо помню, – отозвался я, пытаясь успокоить колотившееся в груди сердце. Как можно было ее не помнить!
– Извините, что звоню так поздно, но дело срочное. Вы, конечно, сердитесь, что я вас беспокою. Я знаю, и все же решила позвонить. Простите еще раз.
Я попросил ее не переживать, сказав, что все равно не сплю, и она меня нисколько не потревожила.
12. Что я обнаружил, когда брился
•
Что я обнаружил, когда проснулся
– Мне надо было срочно связаться с вами, поэтому я звоню так поздно, – продолжала Мальта Кано. Когда я ее слушал, у меня возникало впечатление, что она выбирает каждое слово, чтобы поставить его на свое место в строгом логическом порядке. – Я хотела кое-что у вас спросить, если вы не возражаете. Вы позволите?
Я присел на диван с трубкой в руке.
– Пожалуйста. Спрашивайте, что вам угодно.
– Окада-сан, вас эти два дня не было дома? Я несколько раз пробовала дозвониться, но вы не подходили.
– Да, меня не было… какое-то время. Захотелось, понимаете ли, побыть одному, успокоиться, подумать кое о чем. Много набралось о чем подумать.
– Да-да, Окада-сан. Я вас понимаю. Хорошо сменить место, когда хочешь что-то обдумать хорошенько. Однако, Окада-сан… конечно, я вмешиваюсь не в свое дело, но, похоже, вы были где-то очень-очень далеко.
– Ну, не сказать, чтобы уж очень далеко, – уклончиво ответил я и, переложив трубку из левой руки в правую, продолжил: – Как бы это выразиться? Просто место такое… изолированное, что ли. Нет, я не могу сейчас об этом распространяться. Тут такие дела… Я только что вернулся и очень устал. Мне сейчас не до объяснений.
– Конечно! У каждого свои обстоятельства. Вам не нужно сейчас ничего объяснять. Я по голосу чувствую, как вы устали. Не беспокойтесь, пожалуйста. Не следовало донимать вас расспросами в такой момент. Поговорим потом, в более подходящее время. Извините за назойливость, просто я очень волновалась, не случилось ли с вами в эти дни что-нибудь плохое.
Я собирался негромко поддакнуть, но вместо этого издал что-то похожее на вздох кита, судорожно ловящего ртом воздух. Что-нибудь плохое, подумал я. Интересно, в том, что со мной происходит, что можно считать плохим, а что – не плохим? Что правильно, а что не правильно?
– Спасибо вам за заботу, но сейчас у меня все в порядке, – сказал я, справившись с голосом. – Не скажу, чтобы произошло что-то хорошее, но и особенно плохого тоже вроде не было.
– Прекрасно.
– Просто устал, вот и все, – добавил я.
Мальта Кано тихонько откашлялась.
– Между прочим, Окада-сан, вы не заметили в себе за эти дни каких-нибудь видимых физических изменений?
– Физических изменений? Во мне?
– Да. Изменений на вашем теле.
Я поднял голову и посмотрел на свое отражение в окне, выходящем в сад. Ничего, что можно назвать «физическим изменением», не обнаружил. Под душем я отмыл каждый сантиметр своего тела и тоже ничего не заметил.
– А какие, к примеру, изменения вы имеете в виду?
– Я сама не знаю, но это должна быть некая заметная перемена: взглянешь – и сразу видно.
Я положил левую ладонь на стол, растопырил пальцы и внимательно посмотрел на них. Ничего особенного – ладонь как ладонь. На вид ничего не изменилось. Золотом не покрылась, перепонки тоже не выросли. Ни красивая, ни уродливая.
– Вы сказали: «заметная перемена: взглянешь – и сразу видно». Что это значит? Крылышки на спине
