больше моего.

— Будьте осторожны, — сказал Профессор. В тусклом луче фонарика он кажется гораздо старее. Кожа будто обвисла, волосы на голове торчали нелепыми кустиками, как сорняки на клумбе. Лицо покрылось коричневыми пятнами. Передо мною сидел усталый старик. Что ни говори, а даже гениальные ученые стареют и умирают, как все остальные.

— Прощайте, — сказал я ему.

В кромешном мраке я спустился по тросу до самой воды, посигналил фонариком, и толстушка спустилась за мной. Лезть в ледяную воду, когда вокруг хоть глаз выколи, хотелось меньше всего на свете. Но выбирать не приходилось. Я зашел в воду по колено, затем по плечи. Вода обжигала холодом, но опасности как будто не представляла. Вода как вода. Без каких-либо примесей и не гуще обычной. Вокруг висела тишина, как на дне колодца. Воздух, вода, чернильная тьма вокруг — все замерло. И только плеск наших рук по воде, усиленный в сотни раз, отдавался под невидимыми сводами странным эхом — словно чавкала гигантская рептилия. Уже в воде я вдруг вспомнил, что старик должен был «обезболить» мне рану.

— Это здесь плавает рыба с когтями? — бросил я туда, где, по моим расчетам, плыла толстушка.

— Вряд ли, — ответила та. — Это же просто легенда... Наверное.

И все-таки мысль о том, что сейчас из пучины вынырнет огромная рыба и оттяпает мне ногу, не покидала меня. Проклятая тьма усиливала любые страхи в тысячу раз.

— Что, и пиявок нет?

— Кто их знает... Надеюсь, что нет.

Привязавшись друг к другу веревкой, мы поплыли с узелками на голове, медленно удаляясь от Башни. Оглянувшись, я увидел, как фонарик Профессора, словно маяк, указывает нам путь, высвечивая на воде впереди едва различимую желтую дорожку.

— Нам туда, — сказала она.

Я плыл первым, она за мной. Мы загребали почти синхронно, и плеск ладоней отдавался гулким эхом во тьме. Время от времени я оборачивался и, держась на плаву, сверял курс.

— Держи вещи сухими! — услышал я ее голос. — Излучатель намокнет — нам крышка...

— Стараюсь, — отозвался я. Хотя именно не замочить вещи было труднее всего. В такой непроглядной мгле я не различал, где вода, где воздух, а порою даже не соображал, где находятся мои руки. Я вспомнил миф об Орфее, который спускался в Царство мертвых. На свете есть много разных легенд и мифов, но истории о смерти у разных народов схожи. у Орфея хотя бы лодка была. А мы плывем в воде с тюками на затылке. Что ни говори, древние греки были куда предусмотрительнее. Живот сводило от боли, но думать о ране было некогда. То ли от стресса, то ли еще почему я почти не чувствовал боли. Швы, конечно же, расползлись — но умереть от дыры в животе мне, видно, уже не судьба.

— Ты правда на деда не сердишься? — подала голос толстушка. Безумное эхо мешало понять, откуда.

— Не знаю! — прокричал я непонятно куда. — Сам не пойму. Пока его слушал, стало уже все равно.

— Как — все равно?

— Все равно и жизнь не фонтан, и мозги не ахти какие.

— Но ты же сказал, что жизнью доволен!

— Слова! — отмахнулся я. — Любой армии нужно какое-то знамя...

Она задумалась, и какое-то время мы плыли молча. Тишина, бездонная, как сама смерть, растекалась по озеру. Где-то сейчас плавает когтистая рыба? Я уже не сомневался, что она существует на самом деле. Лежит, небось, на самом дне и спит до поры до времени. Или плескается в соседней пещере. А может, уже учуяла нас и плывет навстречу? Я живо представил, как она откусывает мне ногу и содрогнулся. Пускай через сутки от меня только мокрое место останется, но перспектива отдать концы в желудке у такой гадины не привлекала, хоть убей. Умирать — так при свете солнца.

Руки в холодной воде наливались свинцом. Выжимая из организма остатки сил, я продолжал грести.

— Но ты все равно очень хороший, — сказала толстушка. В ее голосе не чувствовалось усталости. Словно мы с нею мирно нежились в какой-то огромной ванне.

— Боюсь, с тобой мало кто согласится, — ответил я.

— А я все равно так считаю!

На очередном взмахе я обернулся назад. Фонарик профессора мерцал далеко позади, но перед нами никакой стены не показывалось. Сколько же нам еще плыть? — подумал я в отчаянии. Предупреди нас старик, что путь неблизкий, я бы хоть силы рассчитывал. И, в конце концов, где же рыба? Или она еще нас не учуяла?

— Я, конечно, деда не защищаю, — вновь послышался голос толстушки. — Но он не злодей. Просто когда увлекается чем-то — забывает про все на свете. Вот и с тобой он хотел как лучше. Пытался спасти тебя, пока ты не попал в лапы Системы. Ему давно уже стыдно за то, что он согласился на эксперименты с людьми. Это было ошибкой...

Я молча плыл вперед. Кто в чем ошибся — теперь уже не имело никакого значения.

— Поэтому ты прости его, — добавила она.

— Прощу я его или нет, какая разница? — ответил я. — Но почему твой дед ушел из Системы в самом разгаре Эксперимента? Если он такой совестливый — мог бы остаться и не допустить новых жертв. Противно на фирму работать — так хоть бы о людях подумал.

— Дед перестал доверять Системе, — сказала она. — Он сказал, что Система и Фабрика — это левая и правая рука одного организма.

— Как это?

— Ну, Система и Фабрика технически делают одно и то же.

— Технически — может быть. Только мы информацию охраняем, а кракеры воруют. Цели-то разные.

— А ты представь: что если Система и Фабрика — порождение чьей-то единой воли? Левая рука крадет, правая охраняет...

Не переставая грести, я задумался над ее словами. А что? Поверить трудно, но и совсем исключать нельзя. В самом деле: если бы меня, конвертора Системы, спросили, как моя фирма организована — я бы не знал, что ответить. Слишком уж огромна эта организация и слишком много информации держит в тайне. А я — лишь маленький муравей, тупо выполняющий указания. И что творится там, наверху — понятия не имею.

— Но тогда это же просто фантастический бизнес, — восхитился я. — Заставь обе стороны бегать наперегонки, и можешь задирать планку до бесконечности. Держи между ними баланс — и цены никогда не обвалятся...

— Именно это и заметил дед, пока двигал проект Системы. Ведь Система — это частный капитал, сросшийся с государством. А у частного капитала только одно на уме. Ради прибыли он готов на все. Даже если на вывеске у него «защита информации» — это все слова. Постепенно дед понял, что если он там останется, все будет еще ужаснее. Технологии по улучшению мозга превратят жизнь людей в кошмар. Нужно, чтобы их сдерживали какие-то тормоза. Но никаких тормозов ни у Системы, ни у Фабрики нет. Потому он и ушел из Проекта. Как ни жалко тебя и других конверторов — продолжать исследования нельзя. Иначе появятся новые жертвы.

— И ты все это знала с самого начала? — спросил я ее.

— Да, — ответила она, немного поколебавшись.

— Что же ты сразу не сказала? Мы бы и в этой каше не очутились, и время бы сэкономили.

— Но я хотела, чтобы дед объяснил тебе все как следует, — сказала она. — Мне бы ты не поверил.

— Да уж... — согласился я. Расскажи мне семнадцатилетняя пигалица про Третью Цепь и бессмертие — я бы точно принял ее за сумасшедшую.

И тут моя рука наткнулась на что-то твердое. Занятый своими мыслями, я не сразу понял, что это значит. И лишь через пару секунд сообразил: стена. С грехом пополам мы наконец-то переплыли бездонное озеро.

— Прибыли, — сообщил я.

Она подплыла ко мне и тоже уперлась в стену. Свет фонарика за нашей спиной напоминал крохотную звездочку в черном небе. Мы отследили, куда он светит, и переместились метров на десять вправо.