Я представил, как на одной полке стоит моя собственная голова — без кожи, мяса и мозгов, а старик постукивает по ней стальными щипчиками для камина. Странное ощущение. Интересно, что он прочитал бы в звуке моего черепа? Мои воспоминания? Или то, чего и в памяти нет? Мне стало не по себе.
Смерти как таковой я не особенно боюсь. Как сказал Шекспир, «кто помрет в этом году, застрахован от смерти на будущий»6. С этим, хорошенько подумав, согласиться несложно. Но вот с тем, чтобы мой череп после смерти выставляли на полку и колотили по нему щипцами для угля, соглашаться неохота, хоть тресни. Сама мысль о том, что после смерти из меня будут что-то вытаскивать, заставляет содрогнуться. Конечно, жизнь моя не сахар. Но я, по крайней мере, распоряжаюсь ею по своему усмотрению. А потому и смерть меня не очень пугает. Не больше, чем Генри Фонду в «Уорлоке». Однако я хочу, чтобы после смерти меня оставили в покое. Египетские фараоны знали, что делали, когда завещали муровать себя в пирамиды.
Через несколько часов стирка закончилась. Трудно сказать, сколько времени она заняла, но, судя по усталости, никак не меньше часов восьми-девяти. В общем, поработал неплохо. Я встал с дивана и размял затекшие мышцы. В Инструкции нейроконвертора указаны двадцать шесть групп мышц, которые следует разминать. Если после каждой конвертации разминать их как полагается, мозг избавляется от стресса, что продлевает жизнь самого конвертора. Профессия эта появилась относительно недавно, и пока никто не может сказать, сколько жизни отмерено конвертору в среднем. Кто говорит — десять лет, кто — двадцать. Кто мрачно шутит: «Работай, пока не помрешь». Кто предсказывает раннюю инвалидность. Но это все — предположения. Сейчас я могу лишь расслабить двадцать шесть групп мышц, как требуется. А предположения оставим предполагающим. Я тут уже ни при чем.
Я сидел на диване с закрытыми глазами, расслабив двадцать шесть групп мышц, и неторопливо собирал вместе левую и правую половинки мозга. Закончилась очередная работа. Все по Инструкции.
На столе перед стариком громоздился череп какой-то большой собаки, а рядом лежала фотография этого черепа. Вооружившись штангенциркулем, он снимал размеры черепа и карандашом наносил на фото цифры.
— Закончил? — спросил старик.
— Закончил, — ответил я.
— Молодец. Здорово потрудился, — похвалил он.
— Сейчас я пойду домой спать. Завтра или послезавтра сделаю шаффлинг и на третий день к обеду доставлю вам результаты. Идет?
— Хорошо, хорошо, — закивал старик. — Только ни в коем случае не опаздывай! После обеда будет уже поздно. Повторяю, случится непоправимое.
— Я понял, — сказал я.
— И ради бога, поосторожнее с данными! Если их украдут, возникнут огромные проблемы и у меня, и у тебя.
— Не волнуйтесь. Мы проходим очень жесткую подготовку. Никогда еще не случалось, чтобы у конвертора средь бела дня выкрали результаты конвертации.
Я задрал левую штанину, вытащил из потайного кармана под коленом плоский контейнер из ферропластика, вложил туда гильзы с данными и запер на специальный замок.
— Как открывать замок, знаю только я. Если пробует открыть посторонний, документы уничтожаются.
— Неплохо придумано, — оценил старик.
Я вернул контейнер под колено и одернул штанину.
— Может, сэндвичи доешь? — предложил он. — Я, когда работаю, почти не ем ничего. Пропадут — жалко будет...
Я чувствовал, что не наелся, и умял все сэндвичи до последнего, как мне и предложили. Старик самозабвенно съел все огурцы, оставив только сыр с ветчиной, но я не делал из огурцов культа, и мне было все равно. Старик налил мне еще кофе.
Я снова облачился в дождевик, нацепил «консервы» и с фонариком руке отправился назад по тропинке. На этот раз старик не пошел меня провожать.
— Я уже включил ультразвук. В ближайшее время жаббервоги сюда не сунутся, — заверил он. — Твари и сами не любят здесь шастать. А кракеры их натравливают. Поэтому чуть припугнешь — сразу уходят.
Но несмотря на его заверения, теперь, когда я узнал, что на свете существуют жаббервоги и прочая подземная нечисть, брести в одиночку в кромешной мгле было, мягко скажем, не самым веселым занятием моей жизни. Особенно если учесть, что я понятия не имел, как эти твари выглядят, чего от них ожидать и чем защищаться. Держа левую руку с фонариком над головой, а правую с ножом выставив перед собою, я шел вдоль подземной реки.
И лишь разглядев алюминиевую лесенку, а под ней — толстушку в розовом, я почувствовал, что спасен. Девушка сигналила мне лучом фонаря. Когда я подошел, она что-то сказала, но из-за включенного звука река ревела так, что слов я не разобрал, а читать по губам в темноте было невозможно.
Так или иначе, для начала стоило выбраться на свет божий. Я полез первым, девушка за мной. Лесенка оказалась ужасно длинной. В прошлый раз, спускаясь в кромешную тьму, я этого не знал и не успел испугаться; но теперь, поднимаясь ступенька за ступенькой, я вдруг сообразил, на какой сумасшедшей высоте нахожусь, и от паники у меня взмокли подмышки, а на лбу проступила испарина. Высота трех— или четырехэтажного дома, не меньше — а ноги так страшно скользили на мокрых ступеньках, что карабкаться приходилось с утроенной осторожностью.
На полпути мне захотелось передохнуть, но девушка внизу расслабиться не давала, и я долез до конца без остановки. От мысли, что через три дня мне снова спускаться в эту чертову лабораторию, хотелось выть. Но компенсация уже назначена, и жаловаться поздно.
Мы влезли в окошко гардероба и снова очутились в офисе. Девушка помогла мне снять дождевик и «консервы». Я стянул сапоги, поставил на стол фонарик.
— Ну, как работа? Все в порядке? — спросила девушка, и я впервые услышал ее мягкий и отчетливый голос.
Не сводя с нее глаз, я кивнул:
— Было бы не в порядке — я б не вернулся. Такая уж это работа.
— Спасибо, что сказали обо мне деду. Очень выручили. А то бы я осталась без звука еще на неделю.
— Но разве нельзя было написать записку? Я бы все понял скорее, и дело бы разрешилось без суеты.
Она молча обвела взглядом пространство вокруг себя и поправила сережки — сначала в левом, потом в правом ухе.
— Такие правила, — сказала она.
— Какие? Не писать записок?
— В том числе.
— Ничего себе, — сказал я.
— Запрещается все, что мешает выжить.
— Понимаю, — сказал я. Осторожности этим ребятам не занимать.
— Сколько вам лет? — спросила она.
— Тридцать пять, — ответил я. — А тебе?
— Семнадцать... Первый раз встречаюсь с конвертором. Хотя с кракерами я тоже пока не встречалась.
— Что, правда семнадцать? — удивился я.
— Ну да. Я не вру... А что, не похоже?
— Совсем не похоже, — признался я. — Меньше двадцати я бы не дал.
— Это потому, что я не хочу выглядеть на семнадцать, — сказала она.
— В школу не ходишь?
— О школе я не хочу говорить. По крайней мере, сейчас. Если еще раз встретимся — расскажу.
— Хм-м, — снова протянул я. Определенно, тут что-то не так.
— Интересно, что вы за люди — конверторы?
