“я” остается объективной правды от меня настоящего? Это очень меня волнует. Всегда волновало.

Однако я заметил: у большинства человечества такой вопрос не вызывает какого-то особого страха или беспокойства. Когда выпадает шанс, люди откровенничают с поразительной легкостью. Говорят, например: “Я такой честный, прямой, у меня душа — нараспашку, до идиотизма доходит”. Или же так: “Я легко раним, и мне поэтому непросто находить общий язык с людьми”. А вот еще: “Я хорошо чувствую душу собеседника”. Но сколько раз я видел, как этот “легкоранимый” человек от нечего делать, запросто причинял боль другим. А “прямодушный и открытый”, сам того не замечая, пользовался самыми благовидными предлогами, только чтобы отстоять доводы, выгодные ему одному. Тот, кто “тонко чувствовал душу другого человека”, попадался на откровенный подхалимаж и оказывался в дураках. Так что же на самом деле мы знаем о себе?

Чем больше я задумывался над этим вопросом, тем с большими оговорками мне хотелось рассказывать о себе — когда это приходилось делать, то есть. Гораздо сильнее меня интересовало то, что за пределами моего “я”: хотелось хоть чуточку глубже понять объективную сущность окружающего мира. Я размышлял над тем, какое место во мне занимают определенные обстоятельства, люди, а также старался обрести равновесие, прийти к гармоничному состоянию, “вобрав” их в себя, вместе с ними. Так, мне казалось, я смогу прийти к самому объективному — насколько это вообще возможно — пониманию своего “я”.

Такая точка зрения (или “мировоззрение”, если говорить масштабнее) вызрела во мне, когда я был подростком. Так же, как строитель, кладущий кирпич за кирпичом по туго натянутой бечевке, я выстроил в себе эту жизненную философию. Мне помогала не логика, а скорее — опыт. Не мышление, а практика. Но оказалось, что объяснить окружающим свой взгляд на вещи так, чтобы они тебя поняли, — совсем не простое дело: разные ситуации в жизни помогли мне это хорошо усвоить.

Скорее всего, именно из-за этого случилось так, что с какого-то момента в юности я начал проводить невидимую границу между собой и другими людьми. Кто бы ни был передо мной, я сохранял определенную дистанцию и отслеживал, как ведет себя другой человек, — лишь бы только он не смог ко мне приблизиться. Я не принимал за чистую монету все, что мне говорили. Моя душа могла захлебываться от чувств к этому миру, но их вызывали только книги и музыка. Что говорить — я был одиноким человеком.

Я родился и вырос в самой обыкновенной семье. Даже чересчур обыкновенной — настолько, что даже не знаю, с чего начать. Мой отец закончил факультет естественных наук местного государственного института и работал в НИИ при одной крупной компании, выпускающей продукты питания. Увлекался гольфом и каждое воскресенье отправлялся в клуб. Мать сочиняла танка и часто посещала всяческие поэтические собрания. Когда ее имя появлялось в разделе газеты, где печатались танка, некоторое время после этого у матери было хорошее настроение. Она с удовольствием занималась уборкой в доме, но не любила готовить. Моя сестра, старше меня на пять лет, ненавидела и то и другое, полагая, что эту работу должны выполнять другие люди, но только не она сама. Вот почему мне довольно рано пришлось встать к плите и готовить себе самому. Я купил кулинарную книгу и вскоре научился готовить практически все что угодно. Среди моих знакомых не было таких детей, кто бы сам себе готовил.

Я родился в Сугинами, но когда был совсем маленьким, мы переехали в Цуданума<Сугинами — район Токио. Цуданума — район г. Нарасино (префектура Тиба), находится рядом с Токио, т. е. практически его пригород. > — это в префектуре Тиба. Там и прошло мое детство. По соседству жили такие же семьи служащих, как наша. Моя сестра училась в школе исключительно хорошо — она просто не могла не быть лучше всех, такой у нее характер. Во всяком случае, она никогда не занималась каким-нибудь бесполезным делом. Даже с нашей собакой ни разу не гуляла. Сестра окончила юридический факультет Токийского университета и на следующий год получила право работать адвокатом. Ее муж — очень деятельный консультант по вопросам управления. Они купили шикарную четырехкомнатную квартиру неподалеку от парка Ёёги<Парк Ёёги раньше был одной из главных воскресных достопримечательностей Токио — на прилегающей к нему широкой и прямой улице собиралась масса любительских музыкальных групп. После запрета полиции в начале 90-х годов XX века Ёёги-коэн стал обычным зеленым массивом. >. Правда, внутри вечно все разбросано, в общем — хронический свинарник.

В отличие от сестры, у меня не было ни малейшего интереса к учебе. Впрочем, то место, которое я занимал в классе по успеваемости, меня тоже не сильно беспокоило. Я не хотел, чтобы родители меня грузили, поэтому ходил на занятия как бы из чувства долга, делал домашние задания и повторял пройденный материал, не слишком себя утруждая. В общем, тратил самый минимум усилий. После уроков шел в футбольную секцию, а вернувшись домой, валялся в постели и читал романы. И никаких дополнительных занятий после уроков, никаких домашних репетиторов. При всем том учился я вовсе не так уж плохо. Можно даже сказать, хорошо. Поэтому я рассудил, что если так удачно у меня все складывается, не нужно особо горбатиться перед экзаменами — уж в какой-нибудь нормальный институт я поступлю. Как в конечном итоге и произошло.

Поступив в институт, я снял маленькую квартирку и зажил отдельно от родителей. Впрочем, не помню, чтобы у нас в семье вообще были какие-нибудь задушевные беседы — даже когда мы еще жили все вместе в Цуданума. Я находился с ними под одной крышей, но что за люди были мои родители и сестра, к чему они стремились в жизни, я совершенно не мог понять. И они абсолютно не представляли, что я за человек и чего от жизни хочу. Впрочем, если об этом зашла речь, мне и самому было не слишком ясно, к чему же я все-таки стремлюсь. Да, я невероятно любил читать, но не чувствовал в себе литературного таланта, чтобы набраться наглости и попробовать самому стать писателем. А выбрать стезю редактора или критика, на худой конец, я тоже не мог — уж слишком сильны были мои литературные пристрастия. Романы — моя подлинная личная радость — должны были тихонько лежать себе в укромном месте, которое никак не вязалось ни с учебой, ни с работой. Вот почему в институте я выбрал своей специальностью историю, а не литературу. Особого интереса к истории у меня не было, но, столкнувшись с ней “лицом к лицу”, я обнаружил, что наука это весьма увлекательная. Впрочем, и такое открытие не заставило меня двигаться после института в аспирантуру (хотя, по правде сказать, мой научный руководитель, профессор, дал мне рекомендации для поступления) и посвятить свою жизнь исторической науке. Наверно, я больше любил читать книги и размышлять, так что в конечном счете ученого из меня не вышло. Одолжив несколько строк у Пушкина, из “Евгения Онегина”, можно сказать, что я

…рыться не имел охоты

В хронологической пыли

Бытописания земли…

Да, так оно и было. Хотя из этого вовсе не следовало, что я горел желанием устроиться на работу в какую-нибудь из бесчисленных компаний, и там, выживая в условиях нескончаемой жесточайшей конкуренции, шаг за шагом карабкаться по пирамиде общества высокоразвитого капитализма.

В конце концов методом исключения я выбрал профессию учителя. До школы было всего несколько станций на электричке. Оказалось, мой дядя служил как раз в комитете по образованию того городка, где находилась школа. Он-то и предложил мне поработать учителем младших классов. Я не прошел полного курса по педагогике, и поначалу меня взяли на место внештатного преподавателя, однако довольно скоро я начал работать на правах настоящего учителя. Никогда раньше не думал, что буду учителем, но потом стал постепенно гордиться и любить эту профессию гораздо больше, чем мог предположить. Вернее даже будет сказать, что благодаря этим чувствам — глубокому уважению и любви к профессии учителя — я случайно открыл для себя и себя самого.

На уроках я пересказывал своим маленьким ученикам основные факты истории мира, жизнеописаний людей, объяснял значения слов, но в то же время все это — уже через детские глаза, через их сознание — опять возвращалось ко мне, и я сам учился заново. Все зависело от меня, от того, как я вел урок, но если мне сопутствовала удача, то все получалось, и собственная работа мне казалась удивительно свежей и глубокой. У меня даже сложились добрые отношения с учениками моего класса, с их мамами, с другими учителями — практически со всеми.

Но все мои глобальные сомнения в душе так и оставались со мной. Что есть “я”? Чего хочу от жизни? Куда по жизни иду?

Лучше всего я начинал разбираться в себе и отчетливо понимать, кто я есть на самом деле, когда мы встречались и болтали с Сумирэ. Я меньше говорил сам, но с интересом слушал ее. Она задавала мне

Вы читаете Мой любимый Sputnik
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату