языком, она отодвинула член в сторону и снова вернулась к крабам.
Красные клешни хрустели у нее на зубах, и она руками вытаскивала из них мясо. Она смазывала его майонезом и засовывала в рот, при этом майонез капал ей на грудь. Запах крабов распространился по комнате. Рэйко лежала на кровати и продолжала завывать. Дарем вошел в Моко сзади. Ее задница подрагивала, но она не выпускала краба, и только лицо у нее искривилось. Она пыталась выпить вина, но так как ее тело раскачивалось, вино попало ей в нос, она поперхнулась, и слезы выступили у нее на глазах. При виде этого Кэй расхохоталась. Зазвучала песня Джеймса Брайна. Рэйко на четвереньках подползла к столу, опустошила стакан мятного вина и громко сказала:
– Очень вкусно.
– Я же говорила вам много раз, чтобы вы не связывались с этим Джексоном, он на прицеле у военной полиции, и в ближайшее время его посадят, – сказала Лилли, отключая телевизор, где пел какой-то юноша.
– Хорошо, давайте заканчивать, – сказал Оскар и распахнул двери на веранду. В комнату ворвался пронизывающий, освежающий холодный ветер, которого мне так не хватало.
Но пока все еще валялись голыми, заявилась женщина Боба по имени Тами и устроила потасовку с Кэй, которая мешала ей поколотить Боба. Братом Тами был крупный гангстер, и поскольку она собиралась помчаться и обо всем рассказать ему, у меня не было другого выхода, как привести ее домой к Лилли. Поговаривали, что Лилли была ее подругой, о чем она сама всем рассказывала. Всего несколько минут назад Тами сидела на диване напротив и вопила:
– Я их убью!
У нее на боку остались следы ногтей Кэй.
– Я же тебе говорила, что лучше не приводить этих ублюдков, которые ничего не знают о районе Ёкота? Что бы ты делал без меня? Ты бы не отделался так просто: брат Тами действительно крутой.
Она отпила из стакана глоток кока-колы с плавающей в ней долькой лимона, после чего протянула стакан мне. Она причесалась и переоделась в черное бикини. Все еще сердясь и не вынимая изо рта зубную щетку, пошла на кухню и вколола себе филопон.
– Извини, Лилли, пора заканчивать.
– Со мной все в порядке. Я знаю, что завтра ты сделаешь то же самое… Слушай, тут привратник в моем доме, парень из Ёкосука, интересовался: не хочу ли я купить немного меска-лина. Хочешь попробовать, Рю?
– Сколько он хочет за одну таблетку?
– Он говорил про пять долларов. Купить?
У Лилли даже завитушки на лобке были выкрашены в тон волос на голове. Она сказала мне, что в Японии не продаются краски для изменения цвета растительности внизу живота, и поэтому ей пришлось самой заказывать их из Дании.
Сквозь ее волосы, свисающие мне на лицо, была видна лампа на потолке.
– Знаешь, Рю, ты мне приснился, – сказала Лилли, обвивая мою шею.
– Это тот сон, когда я скачу в парке на коне? Я про него уже слышал. – Я провел языком по уже отросшим бровям Лилли.
– Нет, это уже другой, не про парк. Мы вдвоем отправляемся к океану, на великолепное побережье. Там огромный пляж, широкий и песчаный, на котором нет никого, кроме нас с тобой. Мы плаваем и забавляемся на песке, а потом видим вдали город. Он так далеко, что нам немногое удается рассмотреть, но все же мы различаем даже лица живущих там людей. Ведь именно так бывает во сне? Вначале у них происходит какое-то торжество, какой-то чужеземный праздник. Но через некоторое время в городе начинается война, грохочет артиллерия. Причем это настоящая война, хотя она происходит далеко от нас, но нам прекрасно видны солдаты и танки. А мы с тобой, Рю, просто наблюдаем за этим с побережья, как в полубреду. И ты говоришь: «Эй, посмотри, там идет война». А я говорю: «Да, точно».
– У тебя мрачные сны, Лилли.
Постель была влажной. Какие-то вылезшие из подушки перья кололи меня в шею. Я вытащил одно перышко и принялся щекотать им бедра Лилли.
В комнате был полумрак, только слабый свет пробивался из кухни. Лилли еще спала. Ее маленькая рука без лака на ногтях покоилась у меня на груди. Прохладное дыхание щекотало мне подмышку. В закрепленном на потолке овальном зеркале отражалась наша нагота.
Прошлой ночью, после того как мы потрахались, Лилли снова ширнулась, и из ее белого горла раздавались громкие хрипы.
Я укололся еще раз, а она, проверяя, сколько еще осталось, сказала:
– Мне пора завязывать, иначе я стану неисправимой наркоманкой, верно?
Пока Лилли забиралась на меня, мне вспомнился сон, о котором она рассказывала, и лицо неизвестной женщины. Одновременно я наблюдал, как Лилли покачивает стройными бедрами…
У меня в голове возник образ женщины, копающей яму у ограды большой фермы. Солнце клонилось к закату. Женщина согнулась над вонзающейся в землю лопатой рядом с бочкой, наполненной виноградом, а тем временем молодой солдат угрожал ей штыком. По лицу женщины струился пот, который она вытирала тыльной стороной ладони. Пока я наблюдал, как жадно дышит Лилли, лицо той женщины испарилось из моего сознания.
С кухни повеяло холодом.
Я решил, что пошел дождь; за окном расстилался молочный туман. Я увидел, что входная дверь распахнута. Должно быть, вчера мы были настолько пьяны, что забыли ее закрыть. На полу кухни валялась туфля на высокой шпильке. Каблук торчал вызывающе, а упругая кожа на носке была гладкой, как некоторые части женского тела.
На улице через приоткрытую дверь был виден припаркованный желтый «фольксваген» Лилли. Капли дождя выглядели на нем точно гусиная кожа, а потом более тяжелые медленно сползали вниз, как сонные мухи.
Проходившие мимо люди казались тенями. Почтальон в синей униформе, толкающий свой велосипед, несколько школьников с набитыми книгами рюкзаками, американец с большим датским догом.
Лилли глубоко вздохнула и перевернулась на бок. Она тихо застонала, прикрывавшее ее тонкое одеяло соскользнуло на пол. Длинные волосы прилипли к спине в форме буквы "S". Задница была влажной.
По полу было разбросано снятое еще накануне нижнее белье. Скомканные предметы ее одежды напоминали следы от ожогов или пятна краски на ковре.
В приоткрытую дверь, уже сняв у порога черные туфли, заглянула какая-то японка. На голове у нее была кепочка с названием какой-то фирмы, а форменная куртка голубого цвета на плечах намокла. Я подумал, что она пришла записать данные газового или электрического счетчика. Оглядевшись в полумраке, она заметила меня, начала было что-то говорить, но решила, что лучше уйти. Еще раз взглянула на меня, голого и с сигаретой во рту, и, покачав головой, удалилась.
Теперь дверь была открыта шире, и я увидел, как мимо прошли две старшеклассницы в резиновых сапогах, которые о чем-то говорили, отчаянно жестикулируя. Пробежал чернокожий солдат, перескакивая через лужи, как баскетболист перед последним броском.
За машиной Лилли по другую сторону улицы высилось черное здание. В некоторых местах краска на нем облезла. Виднелась оранжевая надпись: «U-37». На фоне этой черной стены мне было отчетливо видно, что идет мелкий дождь. Над крышей висели плотные тучи, и казалось, что кто-то наложил слоями серую краску.
Густые облака продолжали разбухать. Воздух стал влажным, отчего мы с Лилли вспотели. Поэтому и скомканные простыни стали липкими.
Небо пересекала какая-то черная линия. Я подумал, что это может быть провод линии электропередач или ветка дерева, но вскоре дождь усилился, и я уже ничего не мог различить.
Прохожие побежали, торопливо раскрывая зонты.
Пока я смотрел, на дороге успели образоваться покрытые рябью лужи, они все расширялись. Застигнутый дождем белый автомобиль медленно ехал по улице, почти полностью заполняя ее собой; внутри сидели две иностранки. Одна смотрелась в зеркало и поправляла прическу, а другая, та, что сидела
