— Хорошо.

Она поняла. Он придумал себе отлучку на целый день, чтобы не присутствовать при ее сборах. Тоскливое это было занятие. Уложив свои платья и белье, она оглядела гостиную. Здесь тоже многое принадлежало ей. Но брать эти вещи с собой ей претило. Она оставила все, кроме портрета матери. Гай вернулся только в десять часов вечера.

— Прости, что не поспел к обеду, — сказал он. — У старосты в той деревне набралось ко мне много дел.

Она видела, как он окинул взглядом комнату, заметил, что фотография ее матери исчезла с обычного места.

— У тебя все готово? — спросил он ее. — Я распорядился, чтобы лодку подали на рассвете.

— Я велела бою разбудить меня в пять часов.

— Давай снабжу тебя деньгами. — Он подошел к своему столу и выписал чек. Достал из ящика пачку бумажек. — Вот, до Сингапура тебе этого хватит, а там получишь по чеку.

— Спасибо.

— Может быть, проводить тебя до устья?

— Не стоит, лучше простимся здесь.

— Как хочешь. Ну, я, пожалуй, пойду лягу. День получился большой, я с ног валюсь.

Он даже не коснулся ее руки и ушел к себе. Через несколько минут она услышала, как он повалился на постель. Она еще посидела одна, в последний раз оглядывая комнату, в которой изведала столько счастья и столько горя. Потом, глубоко вздохнув, встала и пошла в спальню. Все было упаковано, утром осталось уложить только кое-какие мелочи.

Бой разбудил их еще затемно. Они поспешно оделись, завтрак уже ждал их на столе. Вскоре они услышали, как лодка подгребла к причалу, и слуги стали сносить вниз ее вещи. Ели они больше для видимости. Начало светать, река колыхалась, как призрак. Было еще не светло, но уже не темно. В тишине очень четко звучали голоса туземцев на пристани. Гай взглянул на почти нетронутый завтрак жены.

— Если ты кончила, пойдем потихоньку. Скоро пора трогаться.

Она не ответила. Встала из-за стола. Заглянула в спальню, не забыла ли чего, и бок о бок с ним спустилась по ступенькам. К реке вела узкая извилистая дорожка. На пристани солдаты-туземцы в щегольской форме взяли на караул. Рулевой подал Дорис руку, и она вошла в лодку. Потом оглянулась на Гая. Ей так хотелось сказать ему еще хоть слово ласки, еще раз попросить у него прощения, но у нее словно язык прилип к гортани.

Он протянул ей руку.

— Ну, всего тебе хорошего. Счастливого пути.

Они простились.

Гай кивнул рулевому, и лодка оттолкнулась от берега. По реке теперь ползли туманные полосы света, а в темных джунглях еще таилась ночь. Он стоял на причале, пока утренние тени не поглотили лодку. А тогда со вздохом отвернулся. Солдаты снова взяли на караул, он ответил рассеянным кивком. А вернувшись в дом, кликнул боя. Он обошел гостиную, собрал все вещи, принадлежавшие Дорис.

— Это все запакуй и убери, — сказал он. — Ни к чему это здесь.

Потом сел на веранде и смотрел, как постепенно надвигается день, словно страшное, незаслуженное, непоправимое горе. Наконец взглянул на часы. Пора идти работать.

После второго завтрака он не уснул, разболелась голова, он взял ружье и пошел бродить по лесу. Он ничего не подстрелил, но ходил долго, чтобы как следует вымотаться. К закату он вернулся домой, выпил, а там подошло и время переодеваться к обеду. Впрочем, какой смысл теперь наводить красоту, можно и не утруждать себя. Он надел свободную малайскую куртку и саронг. Так он всегда и ходил до приезда Дорис. И обуваться не стал. он поел без всякого аппетита, бой убрал со стола и ушел. Он попробовал читать. В доме было очень тихо. Читать он не мог и уронил журнал на колени. Силы его иссякли. И думать он не мог, голова была пустая. Чик-чак в этот вечер расшумелась, ее резкие хриплые вскрики казались издевкой. Не верилось, что этот раскатистый звук исходит из такой маленькой глотки. Послышался осторожный кашель.

— Кто там? — крикнул он.

Все затихло. Он глянул на дверь. Чик-чак ехидно расхохоталась. Маленькая фигурка переступила порог и замерла. Это был мальчик-полукровка в рваной майке и саронге. Это был старший из его двух сыновей.

— Что тебе? — спросил Гай.

Мальчик вошел в комнату и сел на пол, поджав ноги.

— Тебя кто прислал?

— Мать велела спросить, не нужно ли чего.

Гай пригляделся к мальчику. Тот молчал. Сидел и ждал, робко потупившись. И Гай под грузом горьких мыслей закрыл лицо руками. К чему? Ведь все кончено. Кончено! Он побежден. Он откинулся в кресле и глубоко вздохнул.

— Скажи матери, пусть соберет свое добро и ваше. Пусть возвращается, если хочет.

— Когда? — бесстрастно спросил мальчик.

По круглой, прыщавой физиономии Гая покатились слезы.

— Хоть сейчас.