белые змейки. Но она овладела собой. — Решение мое принято. Я не хочу тебя обижать, но есть вещи, которых ты не в праве от меня требовать. Я все обдумала. Только об этом и думала с тех пор, как ты мне сказал, день и ночь, до полного изнеможения. Сперва я хотела тут же уехать. Катер ведь должен быть дня через три.

— А моя любовь ничего для тебя не значит?

— О, я знаю, что ты меня любишь. И я отказалась от этой мысли. Надо нам еще попробовать, и тебе, и мне. Я так тебя любила, Гай. — Голос ее дрогнул, но она не заплакала. — Я не хочу поступать безрассудно. Видит бог, я не хочу быть бессердечной. Ты можешь еще подождать, Гай?

— Я не совсем тебя понимаю.

— Просто оставь меня в покое. Меня собственные чувства пугают.

Значит, он не ошибся. Ей страшно.

— Какие чувства?

— Не спрашивай. Я не хочу говорить ничего, что могло бы сделать тебе больно. Может, я еще с этим справлюсь. Право же, мне этого очень хочется. Я постараюсь, обещаю тебе. Постараюсь. Дай мне полгода. Я для тебя что угодно сделаю, только не это. — Она умоляюще подняла руку.

— Мы ведь и так можем жить мирно и дружно. Если ты меня действительно любишь, потерпи.

Он глубоко вздохнул.

— Хорошо. Принуждать тебя я, конечно, не стану. Пусть будет так, как ты сказала.

Он еще посидел на месте, словно разом постарел, словно ему трудно было двигаться. Потом встал.

— Пойду работать. — Взял шлем и исчез за дверью.

Прошел месяц. Женщины умеют скрывать свои чувства лучше, чем мужчины, и заезжему гостю даже в голову бы не пришло, что Дорис чем-то озабочена. А Гай был явно сам не свой: его круглая физиономия осунулась, взгляд был голодный, загнанный. Он неотступно следил за Дорис. Она была словно бы весела, подтрунивала над ним, как бывало прежде; они играли в теннис, болтали о всяких пустяках. Но ясно было, что она всего лишь играет роль, и наконец, не в силах больше сдерживаться, он опять завел речь о своих отношениях с малайкой.

— Полно, Гай, стоит ли к этому возвращаться, — отмахнулась она. — Все, что можно было сказать на эту тему, мы уже сказали. Я ведь тебя не осуждаю.

— Так зачем ты меня наказываешь?

— Бедный мальчик, я совсем не хочу тебя наказывать. Я не виновата, что… — Она пожала плечами. — С человеческой природой не поспоришь.

— Не понимаю.

— И не пытайся.

Слова ее прозвучали бы жестоко, не смягчи она их милой дружеской улыбкой. Каждый вечер, уходя к себе спать, она склонялась над Гаем и легонько целовала его в щеку. Едва заметное прикосновение губ — точно бабочка на лету задела.

Прошел еще месяц и еще, и вдруг оказалось, что миновали все шесть месяцев, еще недавно казавшихся бесконечными. Гай спрашивал себя, помнит она или забыла. Теперь он с напряженным вниманием отмечал каждое ее слово, каждый взгляд, каждый жест. Она оставалась загадкой. Она просила дать ей полгода на размышление. Что ж, он дал ей полгода.

Каботажный катер зашел в устье реки, доставил почту и проследовал дальше. Гай прилежно готовил доклады и письма, которые катер должен был забрать на обратном пути. Прошло три дня. Был вторник, а на рассвете в четверг лодка отбудет вниз по реке, чтобы захватить его на стоянке. Последнее время они мало разговаривали, разве что за столом, при слугах, и в этот день, как всегда, после обеда углубились в чтение. Но когда бой убрал со стола и ушел на ночь к себе, Дорис отложила книгу.

— Гай, мне надо тебе что-то сказать, — начала она вполголоса.

Сердце вдруг толкнулось о ребра, он почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

— Что ты, милый, не пугайся, не так это страшно, — засмеялась она. Но голос ее чуть дрожал.

— Ну?

— У меня к тебе просьба.

— Родная, я готов для тебя что угодно сделать.

Он хотел погладить ее по руке, но она отняла руку.

— Пожалуйста, Гай, отпусти меня домой.

— Тебя? — крикнул он в ужасе. — Когда? Зачем?

— Я терпела, пока могла. А теперь дошла до точки.

— И насколько ты хочешь уехать? Навсегда?

— Не знаю. Наверно. — Она собралась с духом. — Да, навсегда.

— О господи! — В голосе его послышалось рыдание.

— Не сердись на меня, Гай. Я не виновата. Я просто не могу.

— Ты попросила полгода. Я принял твои условия. Ты не можешь сказать, что я тебе докучал.

— Нет, нет.

— Я старался не показывать тебе, до чего мне тяжело.

— Знаю. Я тебе от души благодарна. Ты был очень добр ко мне. Послушай, Гай, я хочу тебе еще раз повторить, что не осуждаю тебя ни за какие твои поступки. Да, ты был страшно молод и поступил, как все. Что такое одиночество в здешних местах, мне понятно. Дорогой мой, мне тебя так жаль, так жаль. Я с самого начала знала, как будет, потому и попросила полгода. Здравый смысл мне твердит, что я делаю из мухи слона. Я безрассудна и к тебе несправедлива. Но, пойми, здравый смысл тут ни при чем, тут все мое существо возмущается. Когда я вижу эту женщину и ее детей, у меня ноги подкашиваются. И все, что есть в этом доме, и как подумаю об этой постели, в которой я спала… Ужас, гадость. Ты и представить себе не можешь, что я вытерпела.

— Я, кажется, уговорил ее уехать отсюда. И подал прошение о переводе в другое место.

— Это бесполезно. Она была бы везде. Ты должен быть с ними, а не со мной. Мне кажется, я бы, может, это вынесла, будь только один ребенок, но их трое, и мальчики уже большие. Ты прожил с ней десять лет. — И тут она наконец высказала то, к чему вела. — Это — физическое чувство. Я не могу с ним сладить. Оно сильнее меня. Я все думаю, как она тебя обнимала этими тонкими черными руками, и тошнота подступает к горлу. Все думаю, как ты брал на руки этих черных ребят. Отвратительно. Каждое твое прикосновение мне противно. По вечерам, перед тем как тебя поцеловать, мне всякий раз нужно было себя подстегнуть, насильно заставить. — Она нервно сжимала и разжимала пальцы, уже не владея своим голосом. — Я понимаю, теперь я сама достойна осуждения. Я дура, истеричка. Я думала, это пройдет, но нет, не проходит, теперь уж никогда не пройдет. Все зло во мне. Я виновата и готова нести последствия. Если ты велишь мне остаться, я останусь, но если я останусь, я умру. Умоляю, отпусти меня.

И тут хлынули слезы, которые она так долго копила, и она заплакала неудержимо и горько. Он еще никогда не видел ее плачущей.

— Против воли я, конечно, не стану тебя держать, — проговорил он хрипло.

Она без сил откинулась в кресле. Все лицо ее страдальчески кривилось. Невыносимо было видеть, как отчаяние исказило это лицо, обычно такое собранное.

— Прости меня, Гай. Я искалечила твою жизнь, но и свою тоже. А мы могли бы быть так счастливы.

— Когда ты хочешь ехать? В четверг?

— Да.

Она обратила на него жалобный взгляд. Он закрыл лицо руками.

— Сил моих больше нет, — пробормотал он.

С минуту они еще сидели молча. Она вздрогнула, когда раздался резкий, хриплый, так похожий на человеческий вскрик ящерицы чик-чак. Гай встал и вышел на веранду. Опершись на перила, он смотрел на бесшумно текущую реку. Он слышал, как Дорис прошла в спальню.

Наутро, поднявшись раньше обычного, он подошел к ее двери и постучал.

— Да?

— Мне сегодня надо съездить в одну деревню вверх по реке. Вернусь поздно.