не ценит красоту.

– Мы не виделись три недели, а ты включаешь телевизор. Может, все же поговорим?

Стэп отхлебывает пива.

– Хорошо, поговорим. О чем ты хочешь поговорить?

– Скажи, что ты думаешь делать с…

– Не знаю.

– Что значит – не знаю?

– Очень просто… Это значит, что я пока не знаю.

Служанка вносит первое блюдо. Ставит пасту в центр стола. Стэп смотрит на погасший экран телевизора. Интересно, Стив Тайлер еще делает в конце сальто-мортале? Ему пятьдесят пять лет, а он в такой форме. Исключительное здоровье. Сила природы. Он смотрит на отца. Тому сложно даже положить спагетти в тарелку. Стэп пытается представить себе отца более молодым, представить, как он делает сальто-мортале. Не получается. Скорее уж Паоло трахнет секретаршу.

Отец передает ему пасту. Она сдобрена тертым хлебом и анчоусами. Эта паста ему нравится больше всего. Ее всегда готовила мама. Она никак не называется. Главное, чтобы были спагетти с тертым хлебом и все. Даже анчоусы необязательны. Стэп накладывает себе спагетти. Сколько раз он ел за этим столом, в этом доме с Паоло и матерью. Обычно в маленькой тарелочке всегда была особенная приправа. Паоло и отец ее не ели, она была предназначена только для него. Мать накладывала ему приправу в пасту понемножку, ложечкой. В конце обеда она, улыбнувшись, выкладывала ему в тарелку все оставшееся. Это была его любимая паста. Интересно, почему отец вспомнил о ней?

– Ты заметил, я заказал пасту, которую ты любишь. Как тебе?

– Очень вкусно. Спасибо, папа. Хорошо приготовлено. Вот только приправы должно быть побольше. Можно еще пива?

Отец зовет служанку.

– Не хочу показаться навязчивым, но почему ты не пошел в университет?

– Не знаю… Я еще думаю. И потом, надо определиться с факультетом.

– Можешь пойти на право или экономику, как твой брат. После окончания я помог бы тебе с работой.

Стэп вообразил себе: вот он, в костюме, как у брата, в офисе, с кучей папок с делами. С секретаршей. Последняя мысль на секунду увлекла его. Потом он задумался. Ведь всегда можно пригласить ее куда-нибудь и по-прежнему ни хрена не делать.

– Не знаю. Меня как-то туда не тянет.

– Почему? В школе ты учился хорошо. Трудно тебе не будет. По аттестату зрелости у тебя средний балл семнадцать – не так уж плохо.

– Папа, дело не в этом. Я еще не решил, я же сказал. Может быть, осенью. А сейчас я и думать об этом не хочу.

– А чего тебе хочется сейчас? Шляться и устраивать драки? Ты постоянно где-то шатаешься и возвращаешься поздно. Мне Паоло сказал.

– Что он тебе мог сказать – он же ни хрена не знает!

– Зато я знаю. Может, лучше было бы, если б ты послужил годик в армии – там бы тебя пообтесали.

– Вот только армии мне и не хватало.

– Знаешь, выходит, что я тебя отмазал только для того, чтобы ты шлялся по улицам и дрался с кем ни попадя. Лучше бы ты пошел служить.

– Ну что ты такое говоришь… Я – дерусь… Папа, ты зациклился.

– Нет, я боюсь. Помнишь, что сказал адвокат? Вашему сыну надо быть осторожнее. Кто-нибудь донесет, что-нибудь случится – и решение суда автоматически вступит в силу.

– Помню, конечно. Ты мне двадцать раз это повторил. Кстати, а ты что, виделся с адвокатом?

– Да, на той неделе. Оплатил последнюю часть счета.

Он говорит это очень мрачно, как бы подчеркивая, что ему это дорого обошлось. В этом они с Паоло очень похожи. Только и делают, что считают деньги. Стэп решает не обращать внимания.

– Он все еще носит тот ужасный галстук?

– Нет, умудрился найти еще более ужасный.

Отец улыбается. Пожалуй, лучше быть милым. Со Стэпом жесткие меры не проходят.

– Да ладно, так не бывает. Мы заплатили ему столько денег… – Стэп поправляется, – то есть ты заплатил… Он мог бы наконец купить приличный галстук.

– Я столько заплатил, что он мог бы сменить весь гардероб.

Служанка забирает тарелки и приносит второе. Бифштекс с кровью. К счастью, с ним никакие воспоминания не связаны. Стэп смотрит на отца. Он склонился над тарелкой, режет мясо. Спокойный. Не то что в тот день. Давным-давно, в тот страшный день.

Та же комната. По комнате взад и вперед бегает отец.

– Что значит – «Почему? А что такого?»! Ты зверь, ты животное, ты вообще не соображаешь! Мой сын – псих, преступник, изверг! Ты изуродовал этого парня! Ты понимаешь, что натворил? Ты же мог его убить! Или ты даже этого не понимаешь?

Стэп сидит, опустив глаза, не отвечая. Вмешивается адвокат:

– Синьор Манчини, что сделано, того не вернешь. Бесполезно кричать на мальчика. Я полагаю, что какие-то причины, пусть и скрытые, у него все же были.

– Хорошо, хорошо. Но скажите мне: что же нам теперь делать?

– Чтобы организовать защиту и ответить перед судом, нам придется раскрыть эти причины.

Стэп поднимает голову. Что он такое говорит? Что он знает? Адвокат смотрит на Стэпа с пониманием. Подходит к нему.

– Стефано, что-то между вами было. Какие-то споры, стычки. Он тебе что-то сказал или сделал… в общем, что-то, что вызвало твою злость?

Стэп смотрит на адвоката. На том ужасный галстук в серый ромбик на блестящем фоне. Затем он поворачивается к матери. Мать сидит в углу гостиной. Как всегда элегантная. Невозмутимо курит сигарету. Стэп опускает глаза. Адвокат глядит на него. Мгновение на размышления – и адвокат поворачивается к его матери, тонко улыбаясь:

– Синьора, может быть, вы знаете, почему ваш сын сотворил такое с тем парнем? Может быть, они поспорили о чем-то?

– Нет, не думаю. Я не знала даже, что они были знакомы.

– Синьора, поймите – Стефано будут судить. Будет судья, и будет приговор. Учитывая раны, нанесенные тому юноше, приговор будет суровым. И если нам нечего будет противопоставить… никакого доказательства, ни одной причины… то у вашего сына будут неприятности. И крупные неприятности.

Стэп сидит опустив голову. Смотрит на колени. На джинсы. Потом закрывает глаза. О Боже, мама, почему ты молчишь? Почему не спасешь меня?

Я так тебя люблю. Умоляю, не бросай меня. От слов матери у него сжимается сердце.

– Очень жаль, но мне нечего сказать. Я ничего не знаю. Неужели вы думаете, что если бы я хоть что-то знала, хоть чем-то могла помочь сыну, я бы не сделала этого? Простите, мне надо идти.

Мать встает. Адвокат смотрит, как она уходит. И в последний раз обращается к Стэпу:

– Стефано, ты точно ничего не хочешь сказать?

Стэп молчит. Не глядя на адвоката, поднимается и подходит к окну. Смотрит на улицу. Напротив последний этаж, такой же, как этот. Он думает о матери. В этот миг он возненавидел ее так же сильно, как когда-то любил. Он закрывает глаза. Слеза катится по щеке. Он не мог удержаться, ему больно как никогда прежде – больно за мать, за то, что он не сделал и за то, что он сделал.