сокровища в неизмеримом, просто глаза разбежались.
— Ладно, выбирай, — обреченно говорит Лёня, доставая кошелек. — Раз уж заехали в такую глухомань, купи себе что-нибудь в подарок на память о нашем похищении.
Я выбрала сияющий серебряный браслет и серебряную гривну с опалом, в котором виднелись вспышки красного, синего и зеленого пламени, пронизанного кое-где голубовато-белой искоркой бриллианта. Все это, конечно, очень дорого стоило, ну, я подумала, один раз в жизни — можно.
Мы распрощались с братаном Гашиша, сели в свою повозку и велели строптивому возничему отправляться в Дели.
Тот опять артачился, так и норовил, как договорились вчера, кататься до темноты ныл, уклонялся от возвращения. А когда подъехал к отелю, вдруг неожиданно гнусавым голосом стал выпрашивать всю сумму целиком, а не то, что он заработал за эти пару-тройку часов.
— Дайте мне четыреста рупий, сахиб!!! — он гундел на всю улицу. — Умоляю! Все четыреста рупий на бочку!!! Это будет такой для меня удар, если вы не дадите… Я не переживу! — он возопил, после чего стал в наших глазах еще менее симпатичным, чем был до сих пор.
Вот мы сидим в машине, льет дождь, и древний как мир спектакль наш моторикша разыгрывает на улицах вечного города, привыкшего к театральным представлениям.
А мимо — по лужам, под дождем безволосые подвижники с посохами, в белых одеяниях нескончаемым потоком движутся к месту кремации Махатмы Ганди, где краткая надпись на плите полированного гранита напомнит им: «Истина существует!»
Как-то вернейшая, безгранично честная жена Ганди Кастурабай (она служила казначеем общественных фондов, которые обожаемый всеми Махатма обладал магической способностью доводить до миллионов), не смогла отчитаться, куда она подевала четыре рупии. Тогда (так и хочется сказать — разъяренный) Махатма Ганди после тщательной проверки счетов безжалостно предал гласности совершенную его женой растрату в четыре рупии и обрушил на нее публичное порицание.
Правильно здесь говорят — в одной и той же воде ты встретишь и лотосы, и крокодила.
Внезапно я поймала себя на том, что наслаждаюсь созерцанием ливня в Дели, толпы, с любопытством поглядывающей на тарарам в мотороллере, все новых и новых людей на дороге, и наш моторикша — прохвост, конечно, отъявленный мошенник, (его «серебро» заржавеет и превратится в Москве в обычные железки, «опал» потускнеет, окажется совсем не опалом), я вдруг поняла, станет удивительным воспоминанием, без которого моя жизнь не столь будет полной и живописной. Как в стишке, сочиненном Серёней:
— Всё, — не выдержал Лёня, — возьми, Гашиш, четыреста рупий, только чтобы не видеть больше тебя и не слышать.
— No more indians! — провозгласил Лёня, вырвавшись из плена.
…И открыл Бог Пророку Исайе свои намерения в таких словах: «Итак, вы придете с весельем и будете провожаемы с миром; горы и холмы будут петь пред вами песнь, и все дерева в поле рукоплескать вам».
Мы полетели домой, с ног до головы почему-то, я даже не помню почему, украшенные гирляндами шафрана, под звуки раковин и барабанов, над необъятностью древних и потаенных земель, над историями любви, столь же отчаянной и неисповедимой, как пути птиц в воздухе и пути рыб в воде, осознавая великую космическую игру и внутренние просторы.
Мы научились вызывать ветер и шевелить траву всегда, когда захочешь. Но так и не поняли, как погрузиться в воду и не утонуть, войти в огонь — и не обжечься, разбить самоцвет на шее у Дракона, добраться до пятицветного Феникса и удержать вечность на ладони.
Эпилог
Вернувшись, из всех наших сумок, карманов и рюкзаков я стала вытряхивать квитанции, билетики и чеки — мятые разноцветные бумажки без всяких печатей, с полностью расплывшимися от дождей чернилами, чек из ресторана «МОON-отель» с автографами от дядюшек Индр, квитанция счета из гостиницы «Лучшие виды на гималайские пики» со следами ночной борьбы с клопами в Алморе, счет из «ласточкина гнезда» в Раникете, поразительно сохранивший запах коровьего навоза, которым тот паренек натирал полы, автобусный билет от Раникета в Дели, пахнущий дымком гашиша… Ворох легких листков, похожих на бабочек, мирно шелестел в соломенной шапке — это был мой финансовый отчет за путешествие в Индию перед дедушкой Соросом.
Лишь бросив взгляд в эту шапку — беглый, наметанный взгляд — московское представительство Института «Открытое общество» убедительно попросило меня отдать обратно добрую половину полученных на поездку денег, поскольку наш побег с Конгресса в Гималаи потребовал расходов, не предусмотренных первоначальной сметой.
Бабочки в шапке забили крылами, облако радужной пыльцы взметнулось в воздух — таких денег у меня отродясь не бывало. Положение усугубилось тем, что перед нашим возвращением из Индии в России разразился дефолт. Ни гонораров не платили, ни работы никто не предлагал, о раздаче авансов населению и думать было нечего.
Зато мой нежданный-негаданный долг вырос и расправил плечи.
«Дорогие друзья! — писала я ставшему для меня в одночасье закрытым 'Открытому обществу'. — Андерсеновская награда — это не деньги, а слава и любовь. Плюс металлический сосуд в виде цветка лотоса, символизирующего духовное пробуждение и вечную весну. Да, я поехала в Дели участвовать в Конгрессе, но внезапно
«Нет, нет и нет! — неумолимо отзывались на служебном бланке эксперты программы 'Гранты на поездки'. — Мы не принимаем Ваши обоснования использования гранта ТАА869, целенаправленно выданного на участие в Международном Конгрессе в Дели, посвященном литературе для детей и юношества. Вам следует немедленно вернуть в бюджет программы сумму в размере… В противном же случае мы будем вынуждены…»
Ой, мама, мама моя!..
Мама моя Люся, не дрогнув, выудила из заветного ящичка прибереженные на всякий пожарный сто долларов. Так было положено начало великому сбору средств дедушке Соросу, в котором приняли участие все мои родственники и знакомые.
Что ж, наше странствие представляло собой поистине царский дар, и я благодарю Фонд Сороса за то, что он не все отобрал у меня из того, что выдал.
