на берег вместе с депешей. Они с сэром Гамильтоном с первого взгляда понравились друг другу, и Гамильтон пригласил Нельсона остановиться в палаццо Сесса во время его краткой остановки в Неаполе. Тот принял приглашение. Сэр Уильям сказал Эмме, что она увидит маленького человека, которого нельзя назвать красивым, но который, по мнению Гамильтона, может когда-нибудь удивить мир. Позже Нельсон писал своей жене о леди Гамильтон: «…красивая женщина с приятными манерами, достойными восхищения, если вспомнить, в какой среде она родилась».
Небезынтересна судьба палаццо Сесса. Во время оккупации французов в 1799 году дворец был разграблен революционной толпой, а во время бомбардировки города, устроенной Нельсоном, снаряд не долетел до батареи на горе и взорвался возле дворца, нанеся ему большой ущерб. В здании, разумеется, в то время никого не было: сэр Уильям и леди Гамильтон уехали в Сицилию вместе с королевской семьей. К счастью, удалось спасти несколько ящиков с греческими вазами. Их доставил в Англию военный корабль «Колоссус», который, к горю сэра Уильяма, затонул возле Сицилии во время шторма. И все же некоторые ящики были спасены, а другие так и не были подняты. Возможно, впоследствии ныряльщики найдут утраченные сокровища.
Позднее, когда Гамильтоны переселились в Англию, Нельсон заходил в бухту Неаполя по долгу службы. Он написал Эмме, что ее старый дом стал отелем.
Профессор был не похож на неаполитанца: маленький, круглый, косматый и веселый, он напомнил мне перекормленного ирландского терьера. Он принадлежал к тому разряду толстяков, которые весело воспринимают свой вес и счастливо катятся по жизни. В Испании я встречал такого Санчо Пансу, а потому подумал, что, возможно, он неаполитанско-испанского происхождения.
Профессор отвез меня в Казерту в маленьком, сердитом на вид красном «фиате». Увидев, как плотно он сидит за рулем, я попросил его не выходить из машины для обмена любезностями. Пока мы ехали с ним по Неаполю, я думал, что он — хороший водитель, да и тормоза у него работали как положено. Но стоило нам выехать на автостраду, как его манера мгновенно изменилась. Согнувшись над рулем, он утратил веселость, нажал на газ и едва ли не с рычанием принялся обходить «феррари», «мазерати» и прочие транспортные средства. Такая трансформация из Фауста в Мефистофеля знакома всем, кто когда-либо ездил по Италии.
— Неплохо бы выпить пива! — заорал он, заглушая рев мотора.
— Прекрасная мысль! — закричал я в ответ, думая, что любая остановка будет на пользу.
Он свернул с автострады на деревенскую дорогу, по которой волы тащили в гору телеги. Мы вернулись в средние века, и это в ста ярдах от современной Виа Аппиа. Подъехали к живописному горному городку, на высшей точке которого увидели osteria.[50] Оттуда открывался чудесный вид на долину. Мы сидели под виноградными лозами, молодая официантка принесла нам неаполитанское пиво.
— Этот город, — сказал профессор, — Старая Казерта. Теперь его редко посещают, и с XVIII века он почти опустел. Тогда был построен королевский дворец, и население спустилось на равнину.
Мы посетили прекрасную средневековую церковь. Ее неф украшали византийские колонны и норманнские арки. На крошечной площади переглядывались друг с другом старинные дома. Полюбовались колокольней с аркой в нижней ее части. Профессор сказал, что сейчас, в благословенной тишине, здесь живет около двухсот людей. Кроме красного профессорского «фиата», машин я больше не увидел.
Профессор согласился, что здания и деньги находятся в числе немногих неодушевленных предметов, способных размножаться. Это особенно верно в отношении соборов и дворцов, у которых часто имеются не только родители, но также и дяди с тетками и незаконнорожденные кузены. Версаль, например, стал отцом многих дворцов Бурбонов, среди них можно упомянуть Ла-Гранха возле Сеговии в Испании. Французский король Филипп V построил его, стараясь утолить тоску по родине. Профессор готов был поспорить — думаю, ради самого спора, — он считал, что дворец в Казерте — отражение Версаля. Я в этом сомневаюсь. Карл III был по натуре строителем, но, в отличие от своего отца, не испытывал ностальгических чувств к Франции. Он родился в Испании, в шестнадцать лет стал королем Неаполя; в двадцать один построил оперный театр Сан-Карло, а на следующий год приступил к огромному дворцу Каподимонте. Там сейчас находится огромная коллекция красивого белого фарфора, который он приобрел, желая порадовать жену. Карл построил Казерту, когда ему было около сорока.
— Но я настаиваю на том, что, затевая строительство, он, как настоящий Бурбон, думал о Версале, — сказал профессор.
— А может, об Эскориале? — парировал я.
Спустившись в долину, мы вышли к безликому городу, раскинувшемуся по обе стороны от огромного дворца. В передний двор заезжали туристские автобусы. Им разрешали войти под арку и проехать через сад к каскадам. Профессор сказал, что, когда Карл III решил убрать охотничий домик, который стоял здесь прежде, и построить дворец, то обнаружил, что все лучшие архитекторы работают в Риме на папу. Карлу хотелось бы заполучить Николу Сальви, но тот трудился над фонтаном Треви и не мог покинуть Рим. К счастью, Луиджи Ванвителли не работал над собором Святого Петра и ни над каким другим храмом, поэтому был свободен. Этот знаменитый архитектор не был итальянцем, он был сыном голландского художника Гаспара ван Виттеля, и его имя переделали на итальянский лад.
В 1752 году настал день, когда план обширного здания был расчерчен на земле. Его окружили ряды пехотинцев и кавалеристов, по углам поставили пушки. Из павильона, построенного в центре участка, вышел Карл III вместе с Марией-Амалией Саксонской. С помощью серебряной лопатки и молотка король заложил камень в основание будущего здания. Королевский каменщик подал серебряные инструменты Ванвителли, и он в качестве пожертвования отправил их в Рим, в часовню Святого Филиппа Нери.
Армия каменщиков, усиленная арестантами и галерными рабами, долгие годы трудилась на строительной площадке. Они резали камень, возводили фонтаны, разгружали повозки, привозившие на стройку все виды итальянского мрамора.
Мы смотрели на потрясающий фасад самого большого Дворца, построенного в маленьком королевстве.
— Что за поразительный пример мегаломании! — воскликнул профессор. — Как бы мне хотелось представить себя на этом месте! Что бы я построил? Возможно, гигантский мавзолей покойным лекторам! Но, если серьезно, — продолжил он, — насколько предпочтительнее такая мегаломания мании величия у Гитлера и Муссолини. Пусть лучше будет у нас сотня Казерт, чем разные «измы» и мировая война. Сейчас модно ругать королей и особенно Бурбонов, которые были не так уж и плохи, причем Карл III — самый лучший из них. И он успокоил свою совесть тем, что построил еще больший дворец для бедняков — «Аlbergo dei Poveri». Он стоит в Неаполе на площади Карла III. Каждый турист считает своим долгом увидеть Казерту, но никто не удосужится посетить ее бедного родственника!
Мы поднялись по лестнице, которой позавидовал бы Голливуд. Когда Карл III ступал по этим ступеням, играл струнный оркестр. Над головами вздымался прекрасный купол, сиял мрамор — зеленый, белый, черный и красный. Как бы мне хотелось увидеть эту сцену! Я представил себе Карла в старой бедной одежде, нарисовал в воображении его печальное, отражающее меланхолию Бурбонов насмешливое лицо, с длинным носом и срезанным подбородком. По-настоящему он был счастлив лишь с ружьем и охотничьей собакой… Как он относился к этому великолепию, которое, по странной психологической причине, сам же и создал?
Мы прошли по обычным дворцовым апартаментам, любуясь некоторыми неплохими портретами. В залах стояли неизменные позолоченные столы и огромные, неудобные на взгляд, кровати с пологами. Такие вещи видишь во всех дворцах. Шли от одного богатства к другому и удивлялись: неужели королевская семья действительно жила в этих покоях? Может, они уединялись в других, обыкновенных комнатах, недоступных для посетителей? В комнате нормального размера король мог задремать, а королева — съесть хлеб с медом.
Любопытна запись, сделанная позднее, во времена правления Фердинанда II. Один придворный чиновник посетил короля в Казерте. Он хотел показать Фердинанду хлеб, который пекли для бедных во время эпидемии. По пути, в мраморном зале, чиновник заметил сохнущее белье. Придя в королевские апартаменты, увидел короля, кормящего младенца. Королева сидела неподалеку, шила и качала колыбель. Чиновник вынул хлеб, а ребенок на руках короля завопил и сделал попытку схватить буханку.
