Меня всегда восхищала и в то же время раздражала пьяцца дель Плебесцито, с одной стороны которой стоят королевский дворец и оперный театр, а с другой — базилика Святого Франциска ди Паола, архитектурное эхо Пантеона и колоннады Бернини. Угнетающее впечатление производят сотни машин, припаркованных против дворца.

Над рядами автомобилей, напоминающих рекламу фирмы «Фиат», возвышается бронзовый, облаченный в тогу Карл III. Он здесь моложе, чем знал его Гойя. С другой стороны площади на него смотрит его сын и наследник в Неаполе — Фердинанд IV. Каждый день, проходя по площади, которая должна бы быть красивейшим местом в Неаполе, я задавал себе вопрос: «Если нельзя закрыть города пли части городов для автомобилей, то нельзя ли хотя бы запретить им въезд в такие архитектурные шедевры, как пьяцца дель Плебесцито?»

Я пришел во дворец, горя желанием увидеть сцену, на которой разыгралось так много трагических и фарсовых событий, замечательно описанных Гарольдом Эктоном в самых популярных книгах об итальянской истории — «Неаполитанские Бурбоны» и «Последние Бурбоны в Неаполе». Проходя по анфиладе залов с канделябрами, важными всадниками в золоченых рамах, я думал о несчастном сумасшедшем неаполитанском принце, спрятанном здесь подальше от людей. Дворцы хорошо приспособлены для скрывания таких трагедий. Принцы должны всегда улыбаться, казаться счастливыми, быть здоровыми и успешными. Однако из всех зданий, через которые проходят любопытные толпы, дворцы являются самыми обманчивыми, да к тому же и самыми монотонными.

Натаниэль Рексолл, наслушавшись от сэра Уильяма Гамильтона рассказов о сумасшедшем принце Филиппе, привел их впоследствии в своих мемуарах. «Когда принц достиг половой зрелости, за ним постоянно наблюдали гофмейстеры, иначе произошла бы тысяча эксцессов. Старательно держали его подальше от противоположного пола, к которому принц проявлял сильнейшее пристрастие. Тем не менее невозможно было прекратить его попытки к эмансипации в этом отношении. Много раз он Ускользал от бдительных стражей и, завидев дам, проходивших по дворцовым залам, набрасывался на них со страстностью Пана или сатиров, преследующих нимф, и с теми же намерениями. Не одну придворную даму приходилось спасать от его объятий. Несколько раз в году ему позволялось устраивать у себя что-то вроде приема. Иностранные министры приходили в его покои и расточали ему комплименты. Принц веселился, когда слуги надевали ему перчатки: одна рука у него была больше другой».

Фердинанд IV был трогательно привязан к своему несчастному брату и часто навещал его. Время от времени Филиппа наряжали и вывозили в карете в город. Тем самым показывали, что правители ведут себя как положено. Вряд ли такие выезды были приятными, потому что с первого взгляда все видели, что принц — идиот. Он умер в тридцать лет, как говорят, от оспы.

Кажется, что по королевскому дворцу ходит тень его доброго брата, странного персонажа, которого мог бы придумать Филдинг или Сертиз. В отсутствие родителей и учителей, которым приказали предоставить Фердинанду полную свободу, он вырос диким малым. Впрочем, невозможно представить в XVIII веке такого учителя, который положил бы королевского отпрыска на колени и отшлепал бы его, хотя такое обращение могло бы принести ему пользу. Поскольку этого не произошло, вырос он в общении с конюхами, рыбаками, охотниками и нищими. Говорил с ними на их диалекте. Они любовно называли его «король Длинный Нос». Это была семейная черта Бурбонов. Любовь к охоте у Фердинанда доходила до мании. Он в прямом и переносном смысле купался в крови кабанов, оленей и других животных. Сэр Уильям Гамильтон тоже был отличным стрелком, а потому сразу же привязался к Фердинанду и сопровождал короля в кровопролитных утехах. Гамильтон говорил, что после охоты Фердинанд снимал с себя одежду, надевал фланелевый костюм, в котором с ловкостью, которой позавидовал бы любой мясник, разделывал туши убитых животных. «Часто он с ног до головы был забрызган кровью».

Его жена, Мария-Каролина, дочь австрийской императрицы Марии-Луизы, была полной противоположностью мужу: она интересовалась государственными делами и горела ненавистью к нации, которая отправила на гильотину ее сестру, Марию-Антуанетту. Нельсон спас Фердинанда, Марию-Каролину и их детей — вывез из Неаполя в Сицилию. Благодаря адмиралу, династия Бурбонов уцелела во время недолговечной Партенопейской республики. Французская армия приближалась к Неаполю, и королева думала, что ее ждет гильотина. Ее верная подруга леди Гамильтон решила вызволить королевскую семью. Казалось, сама Британия возложила мантию на красивые плечики своей соплеменницы, женщины, находившейся в то время возле королевского трона, и доверила ей спасти Европу. Подготовка к побегу происходила в условиях жесточайшей секретности. Сокровища и деньги стоимостью более двух миллионов стерлингов были переправлены на флагманский корабль Нельсона «Вэнгард». Во дворце принимались мелодраматические меры предосторожности. Королевская семья должна была уйти через тайный ход, соединявший дворец с одной из пристаней. Пароли произносились по-английски: слова «Все в порядке» означали, что можно садиться на корабль. Фраза «Все плохо, возвращайтесь» означала, что произошло нечто непредвиденное и ситуация изменилась. К счастью, королевской семье удалось добраться до Сицилии в страшный декабрьский шторм, подобного которому и Нельсон не мог припомнить. Один из принцев во время бури умер на руках у Эммы Гамильтон, а австрийский посланник выбросил за борт ценную табакерку, потому что в ней хранился портрет его обнаженной любовницы. Он посчитал, что негоже хранить такой предмет на пороге вечности. Сэр Уильям Гамильтон спокойно зарядил свои пистолеты и приготовился совершить самоубийство. Он считал, что благороднее будет застрелиться, нежели утонуть. К счастью, погода улучшилась, и король, принюхавшись, заметил сэру Уильяму: «Мы настреляем уйму вальдшнепов».

Я вспоминал эти события, пока ходил по дворцу. Сказал экскурсоводу о секретном ходе к Арсенальной набережной, но он и понятия об этом не имел.

Ссылка двора Бурбонов в Палермо демонстрирует глубину любви (или страсти) Нельсона к леди Гамильтон. Его часто видели дремлющим за спиной любовницы, когда она сидела за карточным столом. В то время Эмме было около тридцати четырех, Нельсону — сорок один, а сэру Уильяму Гамильтону — шестьдесят девять. Часть людей подозревала, что старый дипломат, помня о том, что супруга намного моложе его, знал, что человек, которым он восхищался, обманывает его с его женой. Эмма тайно, под чужим именем, родила в Лондоне девочку, Горацию, которую зачала в Палермо. Через четыре года сэр Уильям умер в Англии. Лежа на смертном одре, он держал в своих руках руки Эммы и Нельсона. Шесть лет спустя Нельсон умер в Трафальгаре с именем Эммы на устах. Эмма Гамильтон скончалась в нищете в городе Кале, позабытая и нелюбимая.

В рассуждениях об истории всегда ищут сослагательное наклонение. Что бы произошло, если бы Нельсон выжил и женился на Эмме Гамильтон? Хирурги сказали, что его тело и жизненные органы были как у молодого человека, а не как у сорокасемилетнего ветерана. В одном из его писем есть намек, что, выйдя в отставку, он поселился бы с Эммой в сицилийском имении Бронте, которое Фердинанд IV подарил ему в знак благодарности за спасение династии.

О самом дворце я мало что могу сообщить, за исключением того, что в нем содержится обычный набор золоченых стульев, обитых красной материей, нужное количество портретов, льстящих портретируемым, длинные анфилады залов. Единственное исключение — удивительная история, в которой адмирал, влюбленный в жену английского посланника, спасает династию.

Хотя оперный театр Сан-Карло был закрыт, меня вежливо пропустили в тихое здание. Я постоял некоторое время у входа. Смотрел, как появляются певцы и музыканты — кто на репетицию, кто на прослушивание. Некоторые пытались скрыть волнение под маской невероятной веселости, другие выглядели профессионально бесстрастно. Я зачарованно прислушивался. Из внутренних помещений, за вращающимися