регионе Эмилия-Романья и речи не заходит о спагетти с томатным соусом. Если паста вам не по душе, но тем не менее хорошо поесть вы любите, поезжайте по римской дороге от Пьяченцы через Парму, Реджо и Модену к столице гастрономии — Болонье, и вы ни разу не попробуете спагетти. Тот, кто считает итальянскую кухню ограниченной, будет удивлен необычайным разнообразием сортов ветчины и блюд из свинины, о которых вне пределов Эмилии никто не слышал. Вкус этих блюд, как и всей итальянской пищи, зависит от свежести и качества ее ингредиентов. Не менее важно и то, была ли еда приготовлена с любовью.

После ланча я встретился с доктором Чиаварелла. Он работает в библиотеке Эсте. С ним я провел целый день среди архивов этой семьи. Если бы можно было разложить все эти документы, они протянулись бы на расстояние в тридцать пять километров. Среди сокровищ библиотеки Библия Борсо с иллюстрациями Кривелли, возможно, это самая богато иллюстрированная в мире книга. Вместе с другими книгами она выставлена в нижнем зале в стеклянном шкафу. Но меня больше интересовали архивы Эсте, начиная от Средних веков и до XVIII века. Документы хранятся наверху, в смежных залах. Стопки достигают потолка. Тысячи бумаг были перепечатаны, а другие до сих пор еще не прочитаны и лежат там несколько столетий. Похоже, во времена Ренессанса двор не знал, что такое мусорная корзина: все бережно хранилось. Аккуратность и точность, с которой в те дни копировали письма, когда не было еще ни пишущих машинок, ни копировальных машин, и способы сохранения документов просто ошеломляют. Неудивительно, что итальянского секретаря при дворе Тюдора ценили как настоящее сокровище. Само слово «секретарь» — ведь это тот, кому доверяют секреты. У этой профессии благородная и романтическая история: все секретари при герцогах были отражением ученого государственного департамента, папской канцелярии.

Как же оживают далекие годы в таком месте, как это! С каким почтением и любопытством листаешь коричневые папирусы и выцветшие пергаменты. Невольно начинаешь воображать себе и автора документа, и посланника, галопом несущегося через Италию или даже через всю Европу. Слышишь, как пергамент разворачивается с сухим треском возле зажженной свечи. Коричневые слова оживают, хотя те, кто написал их, ушли так давно… Мне показали документ, на котором так и не освоивший грамоту Шарлемань нарисовал неумелый крест; и еще один документ: 1 марта 1107 года Матильда Тосканская написала свое имя по сторонам другого креста — «Матильда, милостью Господа», а затем скромно добавила: «Если это действительно так». Я сидел за столом, и передо мной лежали письма: одно из них было написано Елизаветой Йоркской, женой Генриха VII, Эрколе I, герцогу Феррары; другое письмо — от Генриха VIII к Альфонсо I; а следующее — от Томаса Кромвеля к Эрколе II. А вот письмо от папы римского Александра VI к любимой дочери Лукреции Борджиа, которая только что стала герцогиней Феррары; есть здесь и письма Лукреции ее брату Чезаре.

— Вот это может вас заинтересовать, — сказали мне и положили в мои руки письмо Марии, королевы Шотландии, написанное 26 августа 1579 года кардиналу Луиджи д'Эсте.

Вслед за тем мне вручили очень важный на вид документ, к которому была приложена восковая печать размером с тарелку. Это был брачный контракт, подписанный и запечатанный Карлом II. Контракт был заключен между Марией из Модены и Яковом, герцогом Йоркским. Яков, который дал свое имя Нью- Йорку, и Беатриче Мария — как звали ее в Модене. Невеста плакала навзрыд два дня и две ночи перед тем, как уехать к наследнику престола Англии, и слегка успокоилась только тогда, когда мать согласилась поехать вместе с ней. Мария была высокой, стройной, темноволосой красивой девушкой. Было ей всего пятнадцать лет, а ее немолодой муж, по-видимому, перенес оспу, к тому же и заикался. Позднее она созналась в том, какие чувства испытала, когда впервые увидела его в Дувре: выразить их можно было только слезами. И все же странными бывают человеческие взаимоотношения: вскоре она к нему привязалась. Единственной неприятностью в их совместной жизни была обида, которую она испытывала в течение некоторого времени из-за одной из его любовниц, которые — как сказал однажды Карл II — были столь некрасивы, что духовник подсовывал их, должно быть, брату короля в качестве епитимьи.

Когда брачный контракт был подписан, все предполагали, что новобрачную ждет блестящее будущее: как только брак по доверенности был заключен, она сразу обрела главенство над членами собственной семьи, даже мать обращалась к ней со словами: «Ваше королевское Высочество». Никто тогда не мог предвидеть трагическую декабрьскую ночь, с ветром и дождем, которая ожидала королеву Англии спустя пятнадцать лет, когда ей с сыном-младенцем на руках пришлось переправляться через Темзу и бежать во Францию. Так началось изгнание Якова II и Марии. Ссылку смягчали беззаветная вера и нежная любовь друг к другу. Все тридцать лет изгнания Мария ни разу не посетила Модену, но в архивах хранятся письма, написанные ею членам своей семьи. Когда Яков умер, женщина, которую когда-то везли к нему девочкой, захлебывающейся от слез, теперь писала: «Мое сердце и душа наполнены тоской… С каждым днем я все больше страдаю от разлуки с тем, кто был мне дороже всех на свете, кто один давал мне радость и утешение. Мне не хватает его все больше и больше, и отсутствие его я ощущаю в каждое прожитое мгновение». Яков был одним из самых непопулярных королей Англии, но женщина, знавшая его лучше всех, считала этого человека святым. А ведь ей было трудно угодить.

Я уже говорил и могу повторить: нигде в мире вы не встретите столько замечательных мест, расположенных рядом друг с другом, причем доехать до них не составляет труда — все они расположены вдоль Виа Эмилия, что удивительно даже для других областей Северной Италии. Прошло полчаса с того момента, как я выехал из Модены, и вот уже замелькали впереди окрестности Болоньи. В этих местах Тоскана мощным предгорьем вклинивается в Эмилию-Романью. До Флоренции отсюда — если двигаться к югу и перемахнуть через горы — каких-нибудь пятьдесят миль. Апеннинские предгорья всю дорогу составляли мне компанию. Подъехав к Болонье, я увидел высокую гору, стоявшую особняком, а на ее вершине — монастырь Мадонны ди Санта Лука. Столица Эмилии-Романьи, один из старейших городов Италии, раскинулась в тени этой горы.

По оживленным улицам я проехал к уединенной гостинице, где судьба, как обычно, сыграла со мной злую шутку. Мне дали на выбор несколько комнат, и я выбрал ту, чьи окна смотрели на узкую улочку. Выйдя на балкон, я зачарованно смотрел на микрокосм итальянской жизни, кипевший внизу. В переулке было много маленьких магазинов и домов. Девушка с блестящими волосами развешивала белье на плоской крыше, а на нее сквозь циновку смотрели с соседнего дома рабочие в шапочках, сделанных из бумаги. Парни отпускали девушке комплименты, а она капризно, но не без удовольствия, пожимала плечом. Из другого дома женщина кричала: «Джина!» (Странно, почему всех пропавших в Италии детей зовут Джина?) По улице шел человек с тележкой, повторяя какое-то слово, которое, когда он подошел поближе, я, наконец, расслышал: «лед». Такие бытовые человеческие шумы меня обычно не беспокоят, но едва я решил остановиться на этой комнате, как в переулок ворвались автомобили, развозящие товары, мотоциклисты и мотороллеры, произведя страшный шум, который, благодаря стенам узкого переулка, многократно усилился, отчего мне физически стало больно. Похоже, что выбор свой я сделал во время короткого перерыва в уличном движении.

Задумавшись о том, как же больно временами Италия может ранить своих поклонников, я услышал раскаты грома, и страшный уличный шум прекратился, как по волшебству. Солнце заволокло тучами, и через несколько мгновений на Болонью обрушился ливень. Когда летний дождь выливается на латинские страны, население чувствует, что его предали. Все устремляются в укрытия, улицы пустеют, официанты падают друг на друга, стараясь спасти скатерти, столы и стулья от разбушевавшейся стихии. Автомобили буксуют; люки переполняются водой; гаснет электричество; отключаются телефоны; несколько храбрецов, опустив вниз голову, идут наперекор ветру, переходят через затопленную дорогу, и их трагические фигуры — если бы со стороны это не выглядело так смешно — напоминают людей, спасавшихся от извержения Везувия.

Дождь, похоже, вознамерился идти весь день, и я вышел посмотреть Болонью. Передо мной был самый большой город к востоку от Милана. Народу здесь живет больше, чем в Венеции. Если Римская империя одарила на смертном одре Венецию талантом к коммерции и судостроению, то Болонье она дала знание законов. Здесь находится величайшая юридическая школа Европы. Университет Болоньи прославился с древних времен.

Я наслаждался грозой, с удовольствием вдыхая чистый, ароматный воздух. Мне нравилось слушать, как грохочет по трубам вода. Город на моих глазах стал средневековым. Переполненные трубы выплеснули свое содержание прямо на мостовую. Дождь — к сожалению, временно — остановил движение транспорта, а несколько фигур, отважившихся бросить вызов стихии, вышли на улицу в плащах и вернули Болонью в