отдают свиньям, что опять же хорошо: из свинины делают пармскую ветчину.

Творог затем укладывают в большие круглые деревянные формы. Лишняя жидкость из него стекает, и в течение шести месяцев творог подсыхает. После этого его выставляют на солнце и выворачивают из формы. Покрывают черным консервантом, предотвращающим поступление воздуха. Теперь ничего не остается делать, как только ждать — по меньшей мере, два года, — пока сыр не созреет. Эксперты ходят вокруг него, постукивая по головкам молотками. По отзвуку и упругости отскока определяют, как идет процесс.

Идеальный пармезан — это не знакомый нам сыр, что водится на английских кухнях, дорогущий и твердый, как камень, а бледно-золотой, с плотной структурой, испещренной мелкими, почти булавочными, отверстиями.

Я подъехал к подножию Апеннин, к югу от Пармы, в маленький городок Лангирано. Располагается он в очаровательном месте, в невысоких горах, рядом с рекой. По пути заметил несколько строений, ставни которых были приоткрыты под определенным углом, так чтобы помещения могли вентилироваться в зависимости от направления ветра и положения солнца. В этих ангарах готовили ветчину.

Управляющий фабрикой, которого заранее известили о моем приезде, встретил меня и провел в гостиную. Там сидела его жена вместе с мальчиком лет пяти. Ему бы парочку крыльев — и вот тебе рафаэлевский херувим. Мне рассказали, что несколько дней назад он угодил в открытый люк и упал с высоты тридцать футов. Они помчались, думая поднять мертвое тело, но на нем и царапины не оказалось. Мать во время рассказа порывисто прижала к себе ребенка, отец подал бокал вина и сказал: «Это было чудо. Видимо, Мадонна была с ним в тот день». Предложенное вино оказалось мальвазией. Это белое вино изготовил священник из винограда, что растет на соседнем холме.

Когда пришли на фабрику, управляющий потянул на себя мощную дверь гигантского рефрижератора. Внутри находилось четверо мужчин. Выглядели они, как полярники. На них была ватная одежда и куртки с меховыми воротниками. Они втирали в ветчину соль с озера Сальсомаджоре. Брови у них заиндевели. Мужчины взглянули на нас, улыбнулись и дружелюбно покивали, а мы снова закрыли дверь. Хотя приготовление пармской ветчины дело непростое, со стороны кажется, что ничего сложного здесь нет. В ветчину втирают соль и оставляют ее при определенной температуре дозревать на год, а то и на два. Смертность среди рабочих высока, что и объясняет дороговизну ветчины, даже в Италии.

Путь мой теперь лежал в Торрекьяра, крохотную деревушку под горой, на вершине которой стоит замок. На расстоянии он похож на храм ацтеков. В трактире «Траттория аль Кастелло» мне дали огромную тарелку с отличной ветчиной, домашним хлебом — сладким, как и хлеб в Испании, — и сливочным сыром. Домашнее красное вино оказалось превосходным, и когда я спросил, откуда оно, мне показали на соседние горы. В трактире было много народу в рабочей одежде. Они пили разбавленное водой вино и поглощали горы спагетти. Я всегда считал, что в таких тавернах нужно рассказывать, чем ты занимаешься и что предполагаешь делать дальше. Обстановка сразу становится непринужденной.

Подъехав к замку Торрекьяра, я, к своему разочарованию, обнаружил, что дверь заперта. Хотел было повернуть назад, но из соседнего домика выбежала молодая девушка с ключами. Мы вошли в замок, по сравнению с которым крепость Коллеони в Мальпаге сразу померкла.

Комнаты в замке под стать дворцовым и украшены фресками, окна смотрели на горы, громоздившиеся одна за другой до самого горизонта. Горные террасы тщательно возделаны: золотые, зеленые и зеленовато-коричневые полосы отделялись одна от другой виноградными шпалерами, лозы перекидывались от тополя к вязу или тутовому дереву. Двери самых красивых комнат выходили в крытые галереи. Замечательное место для летнего завтрака: отсюда можно смотреть на горы и дороги, то появляющиеся, то пропадающие в Долине. Огромные ренессансные камины намекали на то, что зимы здесь холодные, но сейчас, когда солнце заглядывало в высокие окна и освещало покрытые фресками стены, думать хотелось не об этом, а о радости жизни в столь прекрасном месте. Я ходил из комнаты в комнату и смотрел вниз на вергилиевский ландшафт, а потом спросил девушку, почему мужчины в трактире говорили, что это замок Бианки Пеллегрини. Вместо ответа она провела меня в зал и показала на стены. На фреске была представлена история красивой молодой женщины, которая путешествовала из замка в замок и, наконец, нашла своего суженого. А вот и Купидон, шаловливо вскарабкавшийся на пьедестал. Девушка рассказала, что в давние времена, когда семья Росси правила Пармой, владелец замка, Пьер Мария Росси, поехал в Милан, в гости к Висконти, и там молодая женщина из семьи Пеллегрини — звали ее Бианка, и была она женой Мельхиоре д'Арлуно — без памяти влюбилась в Росси. Хотя влюбленные женщины более любопытны, чем обычно, она — после того как он уехал — знала лишь, что у него есть замок неподалеку от Пармы. Решив, что жизнь без него бессмысленна, она переоделась в костюм пилигрима и пошла в Парму, переходя от одного замка к другому, пока не пришла в Торрекьяра. Вот эти фрески и рассказывают о счастливой встрече и о совместной жизни под трогательным и оптимистичным девизом — «Nunc et Semper» («Теперь и всегда»).

— А что потом? — спросил я. — Создали они семью?

— Через много лет, — ответила девушка, — он вернулся к жене.

— А что случилось с Бианкой?

Девушка улыбнулась и слегка пожала плечами. Этот жест я расшифровал как женскую уверенность в непостоянстве мужчин и крестьянское смирение перед счастливыми и грустными моментами жизни.

О Парме у меня сохранились разнообразные и счастливые воспоминания. Например, магазин, заполненный пармскими фиалками. Они очень искусно были сделаны из пластмассы.

Запомнил я и бенедиктинского монаха: он показал мне монастырскую библиотеку XVI века. На стене сохранилась фреска, изображающая битву при Лепанто,[61] появившаяся здесь через год после сражения, и карты с именами, написанными на пармском диалекте.

Не забуду и живописный аптекарский магазин. Он впервые открылся в 1201 году и был единственной пармской аптекой до XVIII века. Сейчас это музей, и на его полках из орехового дерева стоят восхитительные голубые и белые банки с надписями, например «Bicarbonato di Sodio».[62] Никогда еще мир не видел такого красивого магазина, спокойной, достойной «библиотеки лекарств».

А еще — театр «Палладиум», построенный в 1618 году, спустя два года после кончины Шекспира. Он может вместить пять тысяч зрителей. Во время последней войны театр сильно пострадал от бомбежек, и я видел плотников, работавших над его восстановлением. Классический просцениум развалился, и несколько богов и богинь валялись в углу, словно жертвы воздушного налета. Я был немало удивлен, когда увидел, что одно божество, которое, как я предполагал, было сделано из мрамора, на самом деле изготовлено было из гипса, а внутри набито соломой. В этом театре, как мне сказали, впервые была установлена вращающаяся сцена.

А теперь — о памятных местах, связанных с Марией Луизой. Ходить по художественной галерее с одним из ее страстных поклонников было для меня испытанием. Мой гид считал, что она была для них не только рогом изобилия, изливающим поток сиротских приютов, мостов, дорог и родильных домов, но и являлась совершенным человеком. Я не мог высказать ему своего предположения о том, что она была равнодушной женщиной, к тому же не слишком умной, что чувствовала она себя уверенно, только когда рядом с ней был сильный мужчина. В галерее были два ее изображения, которые ясно это доказывали. Один из них — красивая статуя, выполненная Кановой, которая была сделана еще в бытность Марии Луизы императрицей. Она изображена здесь в классической одежде, как дочь Цезаря. Такою ее представлял Наполеон. Другая работа — портрет, показывающий, какой она была на самом деле. Тут она уже — герцогиня Пармы: сонные глаза, габсбургская нижняя губа, овечье выражение лица.

— Как она красива! — воскликнул мой спутник. — Какая царственная внешность!

Я подумал: «Выиграй Наполеон битву при Ватерлоо и утвердись на троне, он неизбежно разглядел бы суть этой женщины». Когда после поражения он в одиночестве жил на Эльбе, писал жалобные письма, умоляя к нему приехать, у нее — как же мало он знал ее — был в это время роман с одноглазым графом фон Нейппергом, которого она сделала своим советником. Граф-то и управлял герцогством, причем делал это хорошо. Те заслуги, которые жители Пармы приписывают Марии Луизе, следовало бы отнести к Нейппергу. Я видел его гробницу в церкви Мадонны Стекката в Парме и памятник: красивый гусар с повязкой на глазу. Граф потерял глаз в результате сабельного удара, когда служил в молодые годы в австрийской армии. Он