это, маленький горбун с большим достоинством покинул комнату. Мужчины громко расхохотались. Официант сказал мне, что горбун был выходцем из обеспеченной семьи Ареццо. Он ненавидел Флоренцию и флорентийцев и терпеть не мог, когда ему напоминали о сражении в Кампальдино, произошедшем в 1289 году. Тогда Ареццо вынужден был признать свое поражение от Флоренции! Однажды горбун произвел в Уффици некоторую сенсацию, он громко заявил: «Эти люди, — имея в виду Микеланджело, Вазари и других, — никакие не флорентийцы. Они родились в Ареццо!»

Кортона наводнена францисканскими воспоминаниями. Женщина, названная францисканской Марией Магдалиной, и мужчина, прозванный Иудой Кортоны и ее же святым Павлом, когда-то жили здесь. Ее впоследствии назвали святой Маргаритой Кортонской. Мужчина — знаменитый брат Илья. После кончины святого Франциска он отверг идеал нищеты и привел Орден францисканцев в соответствие с материальным миром.

Жители Кортоны до сих пор почитают святую Маргариту. Она их любимая поверелла.[99] Попадая в сложную жизненную ситуацию, они приходят к ней на могилу — находится она в самой высокой точке города — и молятся, просят святую о помощи. Родилась Маргарита в 1247 году и выросла необычайно красивой девушкой. Влюбилась в благородного юношу из Монтепульциано, стала жить с ним и родила ему сына. Они были совершенно счастливы, и, хотя ее любовник заговаривал о женитьбе, они так и не оформили свои отношения в церкви. Впрочем, их это ничуть не беспокоило, потому что каждый день казался им счастливее предыдущего. Идеальная жизнь закончилась через девять лет. Тело убитого любовника нашли в лесу.

Горе вызвало у Маргариты духовный кризис, который у святых не редкость. Будучи уверенной в том, что красота ее стала причиной гибели любимого человека, что это наказание за грех, она поклялась провести оставшуюся жизнь в покаянии. Однажды ее искушал дьявол. Когда она молилась под фиговым деревом, он стал нашептывать ей, что ослепительная красота принесет ей любовь самых великих людей. Затем услышала голос Христа, он предложил ей принести разбитое сердце францисканцам Кортоны. Маргарита раздала все, что у нее было, и босиком вместе с ребенком пошла в Кортону, а оттуда в приступе раскаяния хотела вернуться в Монтепульциано и пройти нагой с веревкой на шее, прося у всех прощения. Добрые братья успокоили ее, и она стала вести жизнь в постоянных молитвах, служа беднякам и больным. Однажды, молясь возле распятия, она увидела, что Христос кивнул ей головой — это был знак, что грехи ее прощены.

Маргариту приняли в Третий орден Святого Франциска, и она отдалась служению Господу с той же страстью, какую испытывала к погибшему любовнику. Маргарита была мистиком, творила чудеса, но в то же время, как и многие святые, отличалась практичностью: основала большую средневековую больницу и за сто лет до святой Екатерины Сиенской принимала участие в политике и пыталась примирить враждующие фракции Тосканы. «Странно, — писал Эдуард Хаттон, — что в Кортоне в одно и то же время жили два столь разных францисканца, как брат Илья и святая Маргарита. Илья — большой государственный деятель, отрицавший нищенство, а святая Маргарита — женщина, одобрявшая бедность. А ведь победительницей оказалась она, а не он, несмотря на всю его власть, богатство и широту ума. Люди его забыли, лишь немногие историки о нем помнят, в то время как ее имя на устах крестьян и детей. Они призывают ее, свою могущественную покровительницу, каждый день, и мы слышим эти слова:

Дорога в Перуджу на многие мили тянется вдоль берегов стоячего Тразименского озера. Одно время Наполеон хотел его осушить, но до сих пор так ничего и не сделано. Когда-нибудь я вернусь и обследую его, найду место, где римская армия потерпела поражение от Ганнибала. Для армии небезопасно, когда ею командует агностик. Консул Фламиний презирал все предзнаменования. В утро перед сражением он свалился с лошади. Древки штандартов глубоко засели в землю, и их пришлось выкапывать, а — что еще хуже — священные цыплята, клетки с которыми непременно сопровождали каждую римскую армию, отказывались клевать зерно. Неудивительно, что к вечеру Фламиний и большая часть его войска были мертвы.

Можно представить себе разгневанные красные лица в древнеримских клубах. „Чего же еще можно было ожидать от такого человека?“

Перуджа стоит на горе, словно Ноев ковчег на Арарате, и выглядит точно так, как и в Средние века. Вы издалека видите серые каменные дома, образующие неровную линию на фоне голубого неба Умбрии. Если бывали в Ливане, то, возможно, сравните Перуджу с замками, построенными крестоносцами там в полном пренебрежении к рабскому труду.

Перуджа — это город, держащийся особняком. В отличие от Милана, Флоренции, Сиены и даже Лукки с Пизой, Перуджа никогда не вмешивалась в запутанную итальянскую политику. Город оставался на своей горе и занимался собственными проблемами, представлявшими собой смесь насилия и набожности, в особенности насилия. „Самые воинственные люди в Италии“, — сказал о них Сисмонди. Чтобы научиться драться, жители Перуджи придумали жестокую игру, в которой мужское население делилось на команды. Надев одежду, подбитую оленьей шерстью, и шлемы в виде орлиных или соколиных голов, они выходили на улицы и обстреливали друг друга камнями. Обычно десять-двенадцать человек погибало, но родственники смотрели на это спокойно и зла ни на кого не держали.

Я смотрел на город. На тысячу футов вознесся он над Тибром, а если принять в расчет Тирренское море, придется прибавить еще столько же. Затем я обратил внимание на дорогу, из последних сил карабкавшуюся в гору, и тотчас понял, отчего в Перудже побывало так мало известных людей. Самым известным человеком был Гёте, город ему нравился. Почти невероятно, но в числе побывавших там англичан оказался Смоллетт.[100] В пути у него произошел неприятный дорожный инцидент. Сэмюэль Роджерс рассказывал, что у подножья горы стояли волы: они помогали лошадям и мулам втаскивать наверх экипажи. Очень немногие путешественники отваживались на восхождение, сотни людей благоразумно проехали мимо Перуджи. Безымянный английский пилигрим, так и поступивший во времена Средневековья, высказался о ней так: „Ужасный город Перуджа“. Очевидно, он наслушался рассказов о том, что она купается в крови, и, возможно, о флагеллантах, движение которых зародилось именно здесь. Эти люди, надев маски, шли по улицам, хлеща себя кнутом до тех пор, пока из ран не начинала идти кровь. Они просили Бога простить им грехи.

Дорога сегодня такая же опасная, как и во времена Смоллетта. Ее осаждают маленькие, сердитые на вид „фиаты“. Каждые пятьдесят ярдов они переключают передачу, срезают углы в попытке нарастить скорость. Сам я вышедших из строя двигателей на дороге не видел, но это наверняка случается. Мулы и лошади в старые времена также становились жертвами несчастного случая.

С каждым витком вид божественной умбрийской долины становился все более величественным. Тибр здесь уже не ребенок, его широкие серебряные петли уверенно катились к Риму. В нескольких милях отсюда, на фоне горы Субазио, хорошо видно Ассизи. Какое странное противопоставление — неистовая Перуджа и олицетворение мира и доброты — Ассизи. Приятно заметить, что, поднимаясь по этой дороге, я думал о святом Франциске, а не о яростных Бальони, феодалах Перуджи. Невольно вспоминаешь, что похоронили святого Франциска тайком от перуджийцев, чтобы те не выкрали его тело и не перенесли в свою крепость.

Въехав в массивные ворота, я оказался в лабиринте древних улиц. Был вечер, и большая часть магазинов закрылась. Навстречу попадались редкие прохожие. Хотя карта у меня имелась, толку от нее не было: я заблудился. По счастливой случайности я выбрался на главную улицу, где меня тут же остановила рука в перчатке из белого хлопка. „Извините! Корсо закрыто для транспорта: настал час прогулки!“ Передо мной предстала удивительная сцена. Потомки неистовых воинов — тех, кто уцелел во время уличных сражений — прогуливались взад и вперед, улыбаясь и кивая друг другу. По улице плыл аромат сигар. Сотни аккуратных юных девушек, ходивших по двое и по трое, сотни юношей, а также их родители, бабушки и