— Ни за что не догадаетесь, с кем я была в театре. Боюсь, долго гадать не придется.

— С Альфредом Стиплом. Вы помните Альфреда? Из Ривертона?

— Да, — выдавливаю я.

— Все вышло неожиданно. У него оказался лишний билет. Кто-то в последний момент не пришел. Альфред вспомнил, что я в Лондоне. Мы наткнулись друг на друга около года назад, и у него остался мой адрес. В результате, мы пошли вместе — жаль было бы, если бы билет пропал, сами знаете, сколько они стоят.

Мне кажется или румянец, проступивший на бледных веснушчатых щеках, и впрямь делает ее похожей на нескладную девчонку? И это притом, что она лет на десять старше меня…

Я заставляю себя кивнуть в знак прощания, пока она закрывает за мной дверь. Где-то гудит автомобиль.

Альфред, мой Альфред водил чужую женщину в театр. Развлекал ее, потом повел ужинать и проводил до дому.

Я спускаюсь по лестнице.

Пока я искала его, бегала по улицам, он зашел сюда и попросил мисс Старлинг пойти с ним вместо меня. Отдал ей мой билет.

Я останавливаюсь, прислоняюсь к стене. Зажмуриваю глаза, стискиваю кулаки. Не могу отогнать ужасное видение: они вдвоем, веселые, наслаждаются чудесным вечером. Вечером, о котором мечтала я. Невыносимо.

Неподалеку что-то шуршит. Открываю глаза. У подножия лестницы стоит хозяйка, скрюченной рукой держится за перила и, поблескивая очками, смотрит на меня. На недобром лице — неизъяснимое удовольствие. Конечно, он пошел с ней, — говорит ее взгляд, — зачем ему ты, если он может сводить в театр такую девушку, как Люси Старлинг? Слишком ты зарвалась, дорогая, слишком зазналась. Надо было слушать маму и знать свое место.

Мне хочется залепить ей оплеуху.

Я одолеваю оставшиеся ступеньки, проскакиваю мимо хозяйки и вылетаю на улицу.

И клянусь себе никогда больше не приходить к мисс Люси Старлинг.

Ханна и Тедди ругаются из-за войны. Сейчас весь Лондон делает то же самое. Прошло уже достаточно времени, и хотя горе не иссякло — оно никогда не иссякнет — люди уже способны оценить трагедию со стороны.

Ханна делает маки из алой папиросной бумаги и черной проволоки, а я помогаю. Мысли заняты другим. Я никак не заставлю себя забыть об Альфреде и Люси Старлинг. Я и растерялась, и расстроилась, но больше всего обиделась, что он так легко нашел мне замену. Написала ему письмо, однако ответа пока нет. Мучает чувство странного опустошения, по ночам, в темноте моей одинокой комнаты на меня нападают неожиданные слезы. Днем легче, я отгоняю мрачные мысли, надеваю маску преданной служанки и стараюсь быть самой лучшей камеристкой на свете. Иначе и жить не стоит. Без Альфреда Ханна — единственное, что у меня осталось.

Маки — новое увлечение Ханны. Это маки с полей Фландрии,[20] объясняет она, как в стихотворении одного канадского медика, который так и не вернулся с войны. Они помогут нам не забыть об убитых.

Тедди считает ее занятие чепухой. Несомненно, погибшие не зря принесли себя в жертву, но сейчас пришло время двигаться дальше.

— Не было никакой жертвы, — откликается Ханна, сворачивая очередной цветок. — Одни потери. Их жизни пропали даром. Тех, кто остался там, и тех, кто вернулся — живых мертвецов, сидящих теперь на улицах с бутылкой в обнимку и шляпой для милостыни.

— Жертвы, потери — какая разница! — раздражается Тедди. — Не цепляйся к словам.

В ответ Ханна обзывает Тедди бестолковым и советует приколоть к пиджаку один из маков. Не поднимая глаз, она добавляет, что это могло бы помочь уладить недоразумения с прислугой.

В последнее время под лестницей неспокойно. Ллойд Джордж отметил заслуги Саймиона во время войны. Некоторые слуги сами воевали, у других погибли отцы и братья, и они с презрением относятся к «послужному списку» хозяина. Людей, вроде Саймиона и Тедди, не любят. Поговаривают, что они делали деньги на чужой смерти.

Тедди не отвечает, только бурчит что-то неразборчивое. О людской неблагодарности, о том, как трудно в наше время найти работу. Впрочем, он держит мак за черный стебелек и задумчиво вертит в пальцах. Потом берет газету и притворяется, что погрузился в чтение. Мы с Ханной все вертим папиросную бумагу и насаживаем цветки на стебли.

Тедди складывает газету и кидает ее на журнальный стол. Встает, одергивает пиджак. Сообщает, что едет в клуб. Подходит к Ханне и полушутливо втыкает мак в ее волосы. Предлагает ей поносить за него цветок, ей такое украшение пойдет больше. Наклоняется, целует ее в щеку и выходит из комнаты. Будто вспомнив что-то, останавливается у двери.

— Есть только один надежный способ похоронить войну, — говорит Тедди. — Заменить потерянные жизни новыми.

Теперь замолкает Ханна. Она чуть напрягается, почти незаметно. И не смотрит на меня. Быстро выдергивает из волос мак, который сунул туда Тедди.

Ханна никак не может забеременеть. Это вечный камень преткновения между ней и мужем, да еще Эстелла подогревает конфликт, постоянно заговаривая о детях. Мы никогда не обсуждаем такие вопросы, я даже не знаю, что сама Ханна думает по этому поводу. Сначала я думала, что она втайне предохраняется — пьет какие-нибудь таблетки или что-то в этом роде. Но никаких следов медикаментов не обнаружила. Возможно, Ханна из тех женщин, которым не дано иметь детей. «Везет же некоторым», — говорила, бывало, мама.

Осенью двадцать первого года мне делают лестное предложение. Подруга Эстеллы, леди Пембертон-Браун, перехватывает меня в углу на одной из загородных вечеринок и предлагает работать у нее.

Я польщена. Первый раз кто-то по достоинству оценил мою работу. Пембертон-Брауны из Гленфилд- холла — одно из старейших и благороднейших семейств Англии. Мистер Гамильтон часто рассказывал нам о Гленфилде, о тамошних слугах, на которых должен равняться каждый уважающий себя английский дворецкий.

Я благодарю леди Пембертон-Браун за предложение и объясняю, что не могу оставить свою нынешнюю службу. Она советует мне не спешить. Говорит, что зайдет на следующий день — узнать, что я надумала.

И действительно заходит. Сплошная лесть и улыбки.

Я снова говорю «нет». На этот раз гораздо жестче. Объясняю, что знаю свое место. Кому и для чего я служу.

Проходит несколько недель, мы давно вернулись в дом номер семнадцать, и тут Ханна узнает о предложении леди Пембертон-Браун. Однажды утром она зовет меня в гостиную, и, войдя, я сразу понимаю, что хозяйка недовольна, только пока не знаю, чем.

— Можешь представить себе, Грейс, каково это — сидя за обедом, за одним столом с семью дамами, которые только и мечтают выставить тебя дурой, — узнать, что кто-то пытался переманить твою горничную?

От неожиданности я лишаюсь дара речи.

— А они болтают об этом, смеются и страшно удивляются, что я ничего не знаю. Что ничего не замечаю у себя под носом. И почему ты мне ничего не сказала?

— Прошу прощения, мэм…

— Да уж попроси! Неужели я не могу доверять тебе, Грейс? Я-то думала, что после стольких лет, когда так много пережито вместе…

Альфред так и не написал. От обиды и усталости у меня срывается голос:

— Я отказалась от предложения леди Пембертон-Браун, мэм. И не знала, что должна уведомить вас о нем, раз уж я сказала ей «нет».