и подошел к холодильнику, стоящему у другого окна. Он вытащил оттуда маленький пакет, завернутый в розоватую бумагу мясника. С полки он достал коричневую бутылочку и опрыскал ее содержимым мясо. Потом положил приоткрытый сверток на стол.
— Возьми эту пищу и отнеси созданию, что спит на крыльце. Убедись, что оно всё съест. И посмотри, как оно будет себя вести. Если ничего не произойдет, ты поймешь, что Господь отказал тебе. Если животное будет вести себя необычно, твое желание сбудется на следующий день.
Девочка взяла пакет; из-за запаха старого липкого мяса ее затошнило. Она положила ладонь на живот.
— Смелее, смелее, дитя. Такие вещи не для робких.
Она кивнула и сглотнула, сдерживая рвотные позывы. Мыльная Голова открыл дверь, и она вышла на порог.
— Прощай. Да благословит тебя Господь, — сказал он и быстро закрыл дверь. Подойдя к окну, он посмотрел на девочку, его брови сомкнулись в сожалении, язык водил по коронкам на нижней челюсти. Он видел, как девочка склонилась над спящей собакой, которая, ощутив прикосновение, открыла один глаз, из которого сочилась похожая на клей жидкость. Она потянулась и нежно погладила собаку по голове. Потом положила мясо на порог. Запах разбудил пса; он поднял голову, привстал, чтобы лучше принюхаться, и съел мясо за один присест. Девочка снова погладила его, и собака взглянула на нее мягкими треугольными глазами. Внезапно пес закашлялся, как старый больной человек, и встал на ноги. Девочка подпрыгнула. Собака давилась, хватала ртом воздух и быстро упала. Пес пытался приподняться, но не мог, попытался вновь, но чуть не свалился со ступенек. Задыхаясь, шатаясь, он двигался по двору, как сломанная игрушка. Девочка открыла рот, и Мыльная Голова увидел маленький язык, похожий на лепесток. Она сделала рукой отчаянный, бессмысленный жест и прижала ладони ко рту, пытаясь сдержать рвоту. Пес снова упал, по его телу прошли судороги. Потом он затих. Закрывая рот руками, девочка попятилась, развернулась и выбежала со двора на улицу.
Мыльная Голова подошел к столу. Он сел, сложив руки и положив лоб на костяшки больших пальцев. Затем встал и подошел к маленькому ночному столику с ящиком, откуда достал бумагу и чернильную ручку. Бутылочка с чернилами стояла там же, где и яд. Со всеми этими вещами он вернулся к столу. Не торопясь, внимательно, наслаждаясь самим процессом, он начал писать следующее:
«ТОМУ, КТО ОБЛАГОРОДИЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПРИРОДУ, СОЗДАВ ЕЕ.
Дорогой Господь.
Цель этого письма — познакомить тебя с теми фактами, которые ускользнули от твоего внимания или которые ты решил не замечать.
Было время, когда я, молодой и неопытный, жил на одном из твоих островов. Остров архипелага в Южной Атлантике между Северной и Южной Америкой, огороженный Карибским морем и Мексиканским заливом, разделенный на Большие Антильские острова, Малые Антильские острова и Багамы. Заметь, я имею в виду не островные колонии Винвард или Ливард; жил я, разумеется, на Больших Антильских (поскольку точность моего послания может иногда хромать, необходимо, чтобы я обозначил себя четко и ясно).
Итак.
В этой колонии мы унаследовали наиболее впечатляющие, наиболее очевидные характеристики наших белых хозяев и, разумеется, только самые худшие. Желая удержать чистоту нашей расы, мы ухватились за те качества, которые наиболее приятно поддерживать и наименее неприятно иметь. Вследствие этого, мы были не царями, а снобами, не аристократами, а обладателями классового сознания; мы верили, что власть была жестока к тем, кто стоял ниже, и что образование начиналось в школе. Мы принимали жестокость за страсть, леность за отдых, считали, что безрассудство — это свобода. Мы растили детей и урожай, воспитывали поколения и копили собственность. Наша мужественность определялась нашими завоеваниями. Наша женственность определялась уступчивостью. И запах даров твоих, и работу дней твоих мы ненавидели.
Этим утром, до того, как пришла черная девочка, я звал Велму. Нет, не вслух. Нет такого дыхания, способного вынести, выдержать или даже отказаться выдерживать звук, полный такого сожаления. Но я звал Велму по-своему, молча, в одиночестве. Тебе нужно знать, кто такая Велма, чтобы понять, что я сегодня совершил.
Она (Велма) ушла от меня, как люди уходят из комнаты в отеле. Комната отеля — это такое место, где ты живешь, пока чем-то занят. Это не связано с моей основной темой. Комната в отеле удобна. Но это удобство ограничено временем, которое ты проводишь в определенном городе, занимаясь определенными делами; ты надеешься, что там уютно, но предпочтешь, чтобы тебя там никто не трогал. К тому же, это не то место, где ты
Когда эта комната тебе больше не нужна, ты платишь деньги за ее использование, говоришь „Спасибо, сэр“, и если твои дела в городе закончены, уезжаешь прочь. Сожалеет ли человек, что покидает эту комнату? Хочет ли тот, у кого есть дом, настоящий дом, в ней остаться? Оглядывается ли он на эту комнату с любовью, или даже с отвращением? Ты можешь любить или ненавидеть
Так, Отец небесный, она от меня и ушла, вернее, она не уходила от меня, потому что никогда не была со мной.
Помнишь, как и из чего мы созданы? Я расскажу тебе о грудях маленьких девочек. Я прошу прощения за неуместность (так, кажется, это называется), за несоответствие любви к ним в неположенное время дня, в неудобных местах, за бессмысленность любить тех, кто принадлежал моей семье. Должен ли я извиняться за любовь к незнакомцам?
Но Ты, Господь, тоже поступаешь плохо. Как ты допустил, чтобы такое произошло? Как случилось то, что я могу оторвать глаза от созерцания Твоего Тела и погрузиться в созерцание их тел? Бутоны. Почки на молодых деревцах. Они скромные и нежные. Эти девчушки не дают до себя дотронуться, отпрыгивают, как мячики. Но они настойчивые. Подзадоривают меня. Приказывают. Никакой застенчивости, как ты мог бы предполагать. Они указывают на меня пальцами. Девчушки с нежной маленькой грудью. Ты видел их когда-нибудь? Видел на самом деле? Их невозможно не полюбить. Ты, их создатель, должен был замыслить их такими даже в виде идеи — но насколько же восхитительно воплощение этой идеи. Я не мог, о чем Ты должен помнить, держать свои руки и рот от них подальше. Сладко-соленые. Как недозревшая земляника, покрытая легким соленым потом бегущих дней и подпрыгивающих, скачущих, убегающих часов.
Любовь к ним, — касаться их, чувствовать, вкусить, — не обычный, простой, расточительный человеческий грех; они были для меня тем, что я „делал вместо другого“. Вместо того, чтобы поклоняться папе, вместо Плащаницы, вместо Велмы я выбрал быть с ними. Но я не ходил в церковь. Нет, я не делал этого. А что же я делал? Говорил людям, что знаю о Тебе всё. Что я получил от Тебя силу. Это не было полной
Но помни и другое: женщина, которая ушла из номера в отеле.
Помни: ясный полдень на зеленом архипелаге.
Помни: полные надежды глаза, которую может затмить лишь подпрыгивающая грудь.
Помни: как я нуждался в удобном зле, чтобы предотвратить то знание, которое не смог бы вынести.
Помни: я ненавидел деньги.
И теперь подумай: не из-за моих заслуг, а ради моей милости черная девочка пришла ко мне в таком состоянии. Скажи, Господь, как мог Ты оставить девочку так надолго и сделать такой одинокой, что она нашла дорогу ко мне? Как Ты мог? Я плачу вместо тебя, Боже. И потому, что я плачу вместо Тебя, я должен делать за тебя твою работу.