помог, если б я уговорила его встретиться с имамом. Бухила предупредил меня, что вы попытаетесь вмешаться, поссорить меня с отцом.

Билл покачал головой, многое становилось ему понятным.

— Так, значит, это Бухила послал вас сюда? — пробормотал он. — Верно? Ему донесли, что я здесь, и он велел вам выжить меня отсюда. Так вот почему вы так непохожи на себя, вы же просто повторяете его слова. Я не ошибся?

Кельтум опустила глаза, лицо ее вспыхнуло.

— Нет! Это неправда… я… — Голос ее пресекся, она запуталась и смешалась.

— О Господи, Кельтум. — Он глянул через плечо на мадам Бенгана. Старуха стояла в той же позе, прижав руки к груди, с испуганной полуулыбкой на лице. Она еще надеялась, что все кончится миром и, видимо, не уловила неприятный поворот в их разговоре. Он успокоился, ободрил ее улыбкой и повернулся и Кельтум.

— Да знаете ли вы, что? на самом деле волнует вашего имама? Он желает господствовать. Распоряжаться вами и всеми, кто оказался в его власти. Этот вздор на похоронах, мальчишки с нарукавными повязками, изображавшие полицейских, — все это часть его программы. Он знает, что до меня ему не дотянуться, поэтому я опасен. Это же так просто: ваш отец прислушивается к моему мнению, и Бухила боится, что вы тоже последуете его примеру. Он боится, что потеряет вас. — Лицо Билла смягчилось улыбкой, он подсмеивался над самим собой. — В конце концов, и вы когда-то считались с моим мнением, пусть даже и очень давно. — Кельтум упорно смотрела в пол. Билл вздохнул. — Но в одном он прав, Кельтум: его власть на меня не распространяется. Вам придется сказать ему, что я не послушался вас. Знаю, вам будет трудно это сделать. Так что вы уж меня простите. И еще скажите ему, что я пробуду здесь столько, сколько пожелает Сиди Бей. — Билл помолчал, наблюдая за выражением ее лица, бледного и смущенного. Она уже не плакала, но глаз не поднимала. — И прибавьте вот что: если мне станет известно, что он преследовал Ахмеда и подтолкнул его к самоубийству, то я его со свету сживу.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Они стояли лицом к лицу: Кельтум, возбужденная, бледная как смерть, так и не поднимала глаз, губы Билла сложились в полуулыбку, он словно ждал хоть какого- нибудь знака былой сердечности.

— Уильям! — Они услышали прерывистое дыхание Сиди Бея, вздрогнули и разом повернулись к нему. Старик лежал, глубоко утонув в подушках. Казалось, он спал, и только по блеску темных глаз они поняли, что он слышал весь разговор. Кельтум вскрикнула и упала перед ним на колени. Едва заметным, но недвусмысленным взмахом руки он велел ей подняться и выйти из комнаты. — Пожалуйста, дорогая. Мне нужно поговорить с Уильямом. — Кельтум колебалась, не сводя глаз с его лица. Сиди Бей ждал. Наконец она метнула злой взгляд на Билла, поднялась и, хлопнув дверью, скрылась в своей спальне. Старик пошевелил пальцами, подзывая к себе Билла. Билл опустился на колени, а Сиди Бей крепко сжал его руку. Сколько же силы сохранилось в этом немощном теле! Изможденное лицо старика озарилось улыбкой.

— Не сердитесь на нее, Уильям. Пожалуйста.

— Я и не сержусь, дружище. — Мягко улыбаясь, Билл покачал головой. — Но очень беспокоюсь и боюсь за нее. Во всем этом слишком много общего с нашими собственными актами и культами. Мне страшно видеть, как эта среда засасывает Кельтум.

— Знаю. — Сиди Бей чуть приподнял голову. — Может быть, она скоро сама все поймет и уйдет от них. — Он говорил и смотрел куда-то вдаль, в его взгляде было предчувствие, что это произойдет, когда его уже не будет. Только что погиб сын, и вот дочь ушла в мир, где ему никогда не будет места. — Пообещайте мне, Уильям, что всегда будете добры к ней.

— Буду, Сиди Бей, — кивнул Билл и сжал хрупкие пальцы старика. — Обещаю вам. — Он встал. — А теперь до свидания. Кельтум права, я очень утомил вас сегодня. — Билл помахал рукой и направился к двери. Мадам Бенгана тихо всхлипнула, подошла к нему, крепко обняла и долго не отпускала: ей не нужно было рассказывать на своем плохом французском, как она переживает, в каком она отчаянии, — все свои чувства она вложила в это объятие. Билл поцеловал ее в щеку и осторожно разжал ее руки. — До свидания. Берегите его. — В глазах защипало. Он повернулся и пошел к двери.

У самого выхода какой-то звук привлек его внимание, он обернулся: Кельтум стояла за дверью спальни, выходившей в тесную прихожую, и вызывающе смотрела на него. Их взгляды на мгновение встретились, она резко повернулась и исчезла в спальне, но Билл успел заметить слезы в ее глазах.

— Будьте ласковы с ними, Кельтум, пожалуйста! — тихо попросил он, стоя у захлопнувшейся двери.

Он вышел из полумрака магазина на залитую солнцем улицу и остановился. Прищурился, словно яркий свет ослепил его, огляделся вокруг и не увидел поблизости никакой опасности. Ни подозрительных зевак, ни машин с работающим двигателем, стоявших у обочины тротуара. Это его успокоило, и он быстро пошел по улице. Его смущало выражение лица Кельтум в тот момент, когда она отталкивала его от отца. Странный, тревожный, беспокойный взгляд. В ее глазах вовсе не было ни ненависти, ни даже пренебрежительного презрения. Он ясно понял, что это были глаза фанатички, и сердце его сжалось.

Не замедляя шага и чувствуя отвращение к самому себе за то, что ему приходится это делать, он вошел в магазин с большой витриной, протиснулся сквозь толпу женщин, небрежно рассматривавших образцы тканей кричащих расцветок. Билл повернулся и, прячась между рулонами ткани, оглядел улицу. Никто ничем не закрывался, никто вдруг не отвернулся к витринам обшарпанных лавок, чтобы с внезапным интересом разглядывать дешевые кухонные принадлежности. Слежки не было. Тогда он вышел из магазина и медленно, словно праздный гуляка, зашагал по улице, высматривая свободное такси.

Час спустя такси, исколесившее полгорода, остановилось на улице Галилея. За этот час Билл дюжину раз прокрутил в голове создавшуюся ситуацию, но только совсем запутался в своих чувствах, словно блуждая в каком-то чужом кошмаре. Отказаться выполнить просьбу Сиди Бея? Об этом не могло быть и речи: слишком многим он обязан семье Бенгана, да еще и Ахмеду отказал в помощи. Но если так, это значит, что он оказался один, без всякой поддержки, против неизмеримой мощи сил, которым ничего не стоило так же приструнить весь журналистский корпус, как они сделали с полицией. Телефонные разговоры прослушивались, за всеми его действиями следили, даже избили средь бела дня. Могли и убить, причем совершенно безнаказанно. А помочь ему могли только Кельтум и Лантье, но у них в этом деле были собственные интересы. Кельтум, подзуживаемая Бухилой, желала только одного — чтобы он первым же самолетом убрался в Америку. А что касается Лантье, то в его шахматной игре он был просто пешкой.

Билл расплатился с таксистом и внимательно оглядел улицу: не стоит ли машина с работающим двигателем, готовая в любой момент въехать на тротуар и раздавить его? Нет ли среди немногочисленных прохожих атлетически сложенного мужчины, от которого ничего хорошего не жди… Не заметив ничего подозрительного, он вышел из машины и быстро зашагал к парадному входу. И пока он шел — ни в чем не повинный человек на почти безлюдной парижской улице, охраняемой полудюжиной полицейских, и все же с чувством крайнего напряжения, — его не покидало внезапно возникшее ощущение: словно кто-то разглядывает его через увеличительное стекло, как в том извращенном мире профессиональных разведчиков, среди которых он когда-то работал. Помешанные юнцы, почти дети, для которых жизнь, не приправленная интригами и увертками, не представляла никакой ценности…

Билл открыл застекленную дверь, вошел в вестибюль и остановился, чтобы перевести дыхание. Через восемь дней он должен открыть выставку Чарли Бреннера, и сейчас ему необходимо быть там и готовить экспозицию. Соланж, должно быть, уже с ума сходит от беспокойства. Она была не против поработать с вдовами директоров страховых компаний и женами уолл-стритовских дельцов, знала толк в этом деле, умела очаровать и незаметно навязать им свой вкус, но впадала в шок при одном только упоминании о необходимости самой, без чьей-либо помощи, организовать выставку. Максимум два дня он еще сможет пробыть здесь, больше не выдержит. А потом позвонит Лантье, передаст ему все добытые сведения и улетит в Америку.

— Господин Дюваль!