Больничный Томми.

— Объясни ты ему, дураку, — сказал Портер.

— Я вполне серьезно, — продолжал Больничный Томми. — Не о чем вам тут больше орать. Парень умер. Мама его плачет. Не может с ним расстаться, не дает его похоронить. Хватит уже, не слишком ли много пролито негритянской крови? Пусть и они заплатят своей кровью, те сволочи, что раздробили каблуками его череп.

— Ну, этих то поймают, — сказал Уолтерс.

— Поймают? Их поймают? — в изумлении переспрашивал Портер. — Ты что же, совсем дурачок? Ну да, поймают, доставят в муниципалитет, устроят в их честь банкет и выдадут медали.

— Во-во. Весь город готовится к параду, — сказал Нерон.

— Ну должны же их поймать!

— Должны, значит, поймают. А толку-то? Ты думаешь, им срок дадут? Да никогда!

— Как же можно не дать им срок? — Голос Уолтерса стал звонким, напряженным.

— Как? Да не дадут, и все, вот как. — Портер нервно теребил цепочку от часов.

— Так ведь об этом же теперь все знают. Везде и каждому известно. Что ни говори, а закон есть закон.

— Поспорим? Вот уж верный выигрыш, без риска!

— Дурак ты. Форменный дурак. Для цветных законов нет, кроме одного закона — сажать их на электрический стул, — сказал Гитара.

— Они говорили, у Тилла был с собой нож.

— Они всегда так говорят. Если бы у него вынули из руки жевательную резинку, они бы поклялись, что он гранату нес.

— И все равно ему следовало держать язык за зубами, — сказал Фредди.

— Это тебе следует язык за зубами держать, — отрезал Гитара.

— Эй, ты что это? — Фредди опять почувствовал: запахло угрозой.

— Мерзко на Юге, — сказал Портер. — Паршиво там. Ни хрена не изменилось в добрых старых Соединенных Штатах нашей Америки. Голову наотрез, отец этого парня в свое время отправился на тот свет где-нибудь в районе Тихого океана.

— А если до сих пор не отправился, то его теперь отправит какая-нибудь сволочь. Не забыл тех солдат, в восемнадцатом году?

— Ууу! Лучше и не вспоминать…

И пошли истории о зверствах, сперва истории, услышанные от кого-то, потом случившиеся у них на глазах, а под конец и то, что с ними самими случилось. Длинный перечень унижений, насилий, оскорблений пролился стремительным потоком и, серповидно изогнувшись, уткнулся острием юмора в самих рассказчиков. Они вспоминали, с какой скоростью неслись, какие позы принимали, на какие пускались уловки, хохоча как сумасшедшие и таким образом доказывая, сколь возможно, что не такие уж они страшные трусы, просто люди как люди. Молчал только Имперский Штат, стоя с метлой в руке и выпятив губы, и был похож на умненького мальчика десяти лет.

И Гитара. Оживление его прошло, лишь в глазах посверкивали искорки.

Выждав некоторое время, Молочник поманил его к дверям. Они вышли и, не говоря ни слова, зашагали по улице.

— Что стряслось? Когда ты вошел, вид у тебя был паршивый.

— Ничего, — сказал Молочник. — Выпить бы куда зайти.

— К Мэри?

— Нет! Там слишком много девок.

— Сейчас только полдевятого. «Кедровник» не откроют до девяти.

— А, черт! Придумай сам. У меня башка устала.

— Пошли ко мне, найдется кое-что.

— Это мысль. А ящик твой работает?

— Чего захотел! Никак не соберусь починить.

— Мне хочется музыки. Музыки и выпить.

— Тогда придется посетить мисс Мэри. А ее девушек я устраню.

— Правда? Интересно поглядеть, как ты будешь этими дамочками распоряжаться.

— Пошли, пошли. Здесь тебе не Нью-Йорк, выбор ограничен.

— Ладно, уговорил. Потопали к Мэри. Прошагав несколько кварталов, они добрались до угла Рэй- стрит и Десятой. Проходя мимо маленькой булочной, Гитара проглотил слюну и ускорил шаг. Заведение Мэри, выполняющее функции ресторанчика-бара, было самым процветающим на Донорском пункте — хотя на каждом из остальных трех углов имелись аналогичные забегаловки, — и причиной этого успехи была сама Мэри, смазливая, хотя и чересчур накрашенная официантка, она же совладелица бара, бойкая, игривая, острая на язык, приятная и занятная собеседница. Шлюхи чувствовали себя здесь в безопасности; одинокие пьянчуги имели возможность нализаться без всяких тревог; фраера там находили все — от желторотых цыплят до видавших виды стервятников и даже подсадных уток; неугомонные домашние хозяйки упивались комплиментами и плясали так, что каблуки от туфель отлетали; подростки постигали здесь «правила жизни» — и никто из посетителей не скучал. Ибо освещение у Мэри было подобрано так, что все женщины выглядели красавицами, а если и не красавицами, то очень привлекательными. Музыка придавала особый тон и стиль разговорам, от которых в другом месте мухи дохли бы со скуки. А напитки и еда побуждали посетителей к поступкам самого драматического свойства.

Впрочем, начиналось все это часов в одиннадцать. В половине же девятого, когда пришли Гитара и Молочник, ресторанчик был почти пуст. Они быстро юркнули в кабинку и заказали шотландское виски с водой.

Молочник сразу осушил свой стакан, заказал новую порцию и только после этого спросил Гитару:

— Отчего все называют меня Молочником?

— Почем я знаю? Насколько мне известно, это твое имя.

— Мое имя Мейкон Помер.

— И ты притащил меня в такую, даль, чтобы сообщить мне свое имя?

— Мне нужно это узнать.

— А ну тебя. Ты лучше пей до дна.

— Ты свое имя знаешь, верно ведь?

— Отстань. Чего ты ко мне прицепился?

— Я сегодня врезал своему старику.

— Врезал?

— Да. Я его так ударил, что он упал на батарею.

— А что он тебе сделал?

— Ничего.

— Ничего? Ты ни с того ни с сего ему вмазал?

— Угу.

— Безо всякой причины?

— Он ударил мать.

— А…

— Он ее ударил. А я его ударил.

— Сочувствую.

— Угу.

— Я не шучу.

— Я знаю. — Молочник тяжело вздохнул. — Я знаю.

— Слушай. Я ведь понимаю, что у тебя сейчас на душе.

— Как же! Ни фига ты не понимаешь. Если с тобой такого не случилось, то не поймешь.

— Нет, я понимаю. Слушай, ты же знаешь, меня часто брали на охоту. У нас на Юге, еще когда я мальчонкой был…

— Вот не было печали. Опять пойдут истории про Алабаму?