– Но почему вы не могли по крайней мере позвонить им? Теперь след преступников давно уже простыл. Сейчас полиции будет намного труднее провести расследование.

– Была еще причина, из-за которой я не позвонил им. Я не мог.

– Не понимаю, почему.

– Не я должен был принимать решение. Сначала должны были узнать церковные власти. Им решать, что делать дальше.

– Решать? Вы искренне думаете, что у них есть выбор и им не обязательно извещать полицию?

– Возможно, они это сделают, но не сразу.

– То, что вы говорите, лишено смысла.

– Наоборот. Вспомните, кто я. Кем я был. Где я был.

Осознав скрытый смысл этих слов, отец Хафер снова издал стон.

– Как хотел бы я, чтобы вы никогда не появлялись в моем кабинете. – Он побледнел. – Вы сказали, что наши миры не очень различаются? Враги церкви именно так будут расценивать все происшедшее. Из-за меня. Из-за того, что я имел слабость поверить, что, несмотря на все ваши ужасные грехи, вы стремитесь к спасению.

– Но я действительно к этому стремлюсь. Отец Хафер в отчаянии сжал руки.

– Потому что я посоветовал картезианцам принять вас. Потому что ваши грехи остались с вами, а эти святые монахи подверглись наказанию, предназначенному для вас. – Он закашлялся. – Я подорвал репутацию не только ордена картезианцев, но и самой Матери церкви. Я вижу заголовки газет. Католическая церковь покровительствует убийце, дает убежище преступнику.

– Но я был на стороне…

– Добра? Это вы хотите сказать? Добро? Убийство?

– Я делал это для своей страны. Я думал, что был прав.

– Но потом решили, что ошиблись? – Голос отца Хафера был полон презрения. – И захотели быть прощенным? А! Эти монахи уже мертвы. А вы подвергли церковь опасности.

– Вам следует успокоиться.

– Успокоиться? – Он подошел к дивану, рядом с которым на столике стоял телефон, резко поднял трубку и набрал номер.

– Подождите. Кому вы звоните? Если в полицию… – Дрю шагнул к телефону.

С неожиданной для него силой отец Хафер оттолкнул его руку.

– Это отец Хафер. Он дома? Разбудите. Я сказал, разбудите его. Это срочно.

Держа трубку у уха, отец Хафер прикрыл рукой микрофон.

– Я умру к концу года. – Он поднял руку, призывая к молчанию. – Вы спросите, какое это имеет отношение к данному делу? Вы помните наш разговор шесть лет тому назад?

– Конечно.

– Мы говорили об обетах. Я сказал, что боюсь, рекомендуя принять такого молодого человека в столь суровый орден, за свою душу, ведь ей придется отвечать, если вы найдете священные обеты невыносимыми и нарушите их.

– Я помню.

– А что ответили вы? Вы сказали, что я буду отвечать и в том случае, если откажу вам. Потому что вы в таком отчаянии, что готовы убить себя. И что, если я отвернусь от вас, я буду виновен за осуждение вас на вечные муки.

– Да.

– Это лицемерное рассуждение. Каждый сам отвечает за свою душу. Самоубийством человек по собственной воле обрекает себя на вечное проклятие. Но я выслушал вашу исповедь. Я подумал, может ли надеяться на спасение человек с вашим прошлым? Какая епитимья сможет уравновесить столь ужасные грехи?

– И поэтому вы рекомендовали меня ордену.

– И вот если бы не я, эти монахи до сих пор молились бы за спасение своих душ. Из-за меня они мертвы. Это не только скандал. Это не только статьи о церкви, защищающей убийцу. Бог проклял вас. Из-за вас я подверг опасности свою душу. Я сказал уже, что скоро умру. До Рождества. Из-за вас я отправлюсь в ад.

Дрю, оглушенный обвинениями, сидел молча и неподвижно: теперь наступила его очередь наклониться, зарыв лицо в ладони. Внезапно он поднял голову, услышав слова отца Хафера, произносимые по телефону.

– Ваше Высокопреосвященство? Я глубоко сожалею, что потревожил вас так поздно, но случилось нечто ужасное. Несчастье. Необходимо срочно увидеть вас.

У епископа Его Высокопреосвященства Петера Ханрахана было худощавое, почти прямоугольной формы лицо. Он приближался к пятидесяти годам. Несмотря на то, что он был разбужен меньше часа назад, его короткие рыжеватые волосы казались только что вымытыми и безупречно уложенными. Его зеленоватые глаза напомнили Дрю фарфор, хотя в них он иногда замечал блеск стали.

Епископ сидел за большим дубовым столом в кабинете, стены которого были украшены декоративными тарелками, подаренными различными благотворительными обществами – протестантскими, католическими;