воображаемого, играющего в нашей жизни далеко не последнюю роль. Разум, загоняющий в свое русло стихию чувств, превращался в диктатора, а обузданные чувства искали выхода наружу. Обратившись к той части нашего сознания, которую невозможно просчитать и которая порой заставляет нас совершать непредсказуемые поступки, Калиостро наиболее ярко воплотил в себе мистическое, иррациональное начало века Просвещения. Имя его стало своеобразным символом тайного, непонятного, неведомого, которого жаждет наше воображение. Среди современников было немало причастных к тайнам: достаточно назвать орден иллюминатов, членство в котором приписывали не только магистру (а вдруг на самом деле состоял?..), но и кавалер-девице д’Эону[81], и драматургу и авантюристу Бомарше, и Марату, и Робеспьеру… Но воплощением этой тайной реальности стал именно Калиостро, а также Сен-Жермен, персонажи, о которых подлинных сведений сохранилось мало, зато слухов и сплетен ходило и продолжает ходить предостаточно. Наверное, поэтому оккультисты причислили обоих великих авантюристов к лику герметических философов, мистиков и бессмертных учителей человечества. Но оккультные (эзотерические) учения принадлежат миру воображаемого, поэтому, воссоздавая жизнеописание исторического персонажа, вряд ли следует принимать их в расчет.
Авантюрист и шарлатан Джузеппе Бальзамо успешно подвизался на многих поприщах: морочил головы туманными речами и алхимическими экспериментами, показывал фокусы, выдавая их за волшебство, по-королевски исцелял наложением рук, изготовлял эликсир молодости, пользовавшийся большим успехом у дам. А чтобы его спектакли были более убедительными, костюм носил вычурный и броский, часто одевался на восточный манер. Взяв себе новое звучное имя и добавив к нему графский титул, он настолько сжился с новым образом, что придумал ему биографию и стал считать ее своей. Получилось, что Бальзамо «жить-то жил, а вот быть-то его не было». Незаметно для себя Джузеппе Бальзамо уверовал в реальность воображаемого мира, где его место занимал надменный и всемогущий граф Калиостро, а самозваный граф убедил и себя, и многих вокруг, что шарлатан Джузеппе Бальзамо не имеет к нему никакого отношения. Но это случилось, когда время авантюристов-магов уже уходило в прошлое, освобождая сцену для опасных авантюристов от политики. Что побудило Бальзамо оправиться в Рим? Просьбы жены или утрата ощущения реальности? Наверное, и то и другое. Что, как не утрата представления о реальности, могло побудить его поверить в возможность одобрения папой его масонского ритуала, в сотни сторонников, готовых в любую минуту прийти к нему на помощь? Магия, оказавшись бессильной перед гильотиной Робеспьера и штыками наполеоновской гвардии, отступила в тень, ожидая, когда вновь наступит ее время. Возможно, сидя в одиночной камере крепости Сан-Лео, Калиостро ощущал, что время его ушло. Но вернуться к образу мелкого шарлатана Бальзамо он уже не мог.
Образ мага, целителя, пророка и масона Калиостро, отделившись от своего создателя Бальзамо, продолжил жить на страницах романов, в кинематографе и на сцене. Джузеппе Бальзамо, человек своего времени, ушел из жизни несчастным, обреченным на одиночество пожизненного заточения. Так пусть эпитафией ему станут слова французского писателя и эзотерика Мориса Магра: «Это был человек, в котором божественное вдохновение уживалось с клоунадой шарлатана. Смерть сравняла его с великими людьми».
Основные даты жизни авантюриста Джузеппе Бальзамо, именовавшего себя графом Калиостро
