недели и месяцы. С одной стороны, ежедневные обходы — ранним утром и в одиннадцать вечера — служили ему часами. С другой стороны, он видел — а когда не видел, то чувствовал, — что в люке, откуда ему спускали еду, постоянно открыт «глазок», дабы сторож знал, чем занят узник, и эта слежка крайне его раздражала. Однажды он не выдержал и в знак протеста швырнул ночной горшок в голову совершавшего обход капрала. Тогда комендант приказал принести в камеру цепи и кандалы и вмуровать их в стену — для устрашения строптивого заключенного. Но Калиостро уже ничто не могло напугать. Оторвав от своего лежака доску, он извлек из нее длинный гвоздь и каким-то образом изготовил из него острый стилет, причем, как утверждают многие, лезвие этого стилета было «светлым и острым как бритва». Относительно стилета из белой стали можно усомниться, но острую заточку магистр вполне мог изготовить. Для каких целей? Сказать трудно, ибо ни попыток нападения на сторожей, ни каких-либо следов подкопа отмечено не было.

Затем Калиостро стал требовать исповедника, утверждая, что ему необходимо покаяться и сообщить чрезвычайно важные для папы сведения. Но когда к нему пришел тюремный капеллан, он не стал с ним разговаривать, заявив, что говорить будет только с равным себе по «уму и образованности». Есть версия, что, когда к нему в камеру прислали нового исповедника, Калиостро убил (или оглушил) его, переоделся в его одежду и направился к выходу из крепости. Но кто-то из часовых то ли спросил его о чем-то, то ли попросил благословения, а он то ли не ответил вовсе, то ли ответил невнятно… Итог плачевный: беглеца поймали и водворили обратно в камеру. Неудивительно: одиночество и мрак, отсутствие восторженной аудитории, энергией которой подпитывался говорливый Калиостро, губительно отразились на его психическом состоянии; когда он очутился на залитом солнцем дворе, мысли его пришли в смятение и обмануть бдительный караул он не сумел. Не исключено также, что у него начала развиваться афазия[78] — как следствие локальных поражений коры головного мозга…

Не получив желаемого исповедника, Калиостро принялся испещрять стены загадочными знаками и письменами, именами, обрывками слов, проклятиями и «от имени Алессандро I, Великого Магистра и Милостью Божией Основателя Египетского ордена» писать странные распоряжения своим последователям… Для письма он использовал ржавчину, смешанную с мочой, кровь из пальца и даже, как пишет Мак-Колман, собственные экскременты. Для уничтожения рисунков и письмен Калиостро приходилось вновь возвращать в Сокровищницу, а стены Колодца отмывать.

Мгла безумия неуклонно сливалась с мраком тюремным. Узник прятал куски мяса из супа, а потом швырял ими в караульных. Устраивал скандалы, когда считал, что еду ему подали не на льняной салфетке, и возмущался дурной стиркой его чулок. То называл себя истинным католиком и требовал освободить его, то хвастался, что не признает ни папы, ни его веры, и требовал казнить его как еретика. Заявлял, что он самый гнусный человек на свете, просил не обращаться к нему на «вы» и называть не «синьором», а просто Джузеппе. Чтобы утихомирить его, а также чтобы он не размозжил себе голову о решетку, на него надели кандалы и посадили на цепь. Когда он попытался отравиться, съев спрятанный под кроватью кусок протухшей рыбы, его на некоторое время перевели на хлеб и воду. Он рисовал на стенах Деву Марию, а рядом себя, кающегося грешника, с распятием и прижатыми к груди руками. Несмотря на отсутствие должного освещения, талант рисовальщика не покинул Калиостро, и коменданте сожалением приказывал стирать картины узника. Если бы Семпрони, регулярно писавший отчеты сначала кардиналу Дориа, а затем его преемнику, не получал постоянно указаний о «приумножении бдительности», предупреждений о том, что узник хитер и притворяется, возможно, он бы облегчил тюремную жизнь Калиостро, ибо сам он, в сущности, не желал ему зла. Ненависть к Калиостро питал капрал Марини: когда в его дежурство у узника случался приступ буйства, Марини, желая его успокоить, бил его.

21 января 1793 года в Париже казнили короля. Гибель Людовика XVI испугала и одновременно пробудила ярость против Французской республики не только европейских монархов, но и папы. Снова вспомнили про пророчества Калиостро, и в Сан-Лео полетели очередные приказы: стражам опасного узника удвоить бдительность, запретить посторонним лицам доступ не только в крепость, но и в селение, и ни в коем случае не давать узнику ни с кем разговаривать, кроме тех, кому это положено по должности. Страх передался коменданту крепости. Когда во время одного из обходов Калиостро рванулся к Семпрони, требуя, чтобы их оставили наедине, ибо он хочет сообщить нечто очень важное, комендант не рискнул остаться один на один с человеком, о котором ходило столько противоречивых слухов. В апокрифических «Письмах Калиостро, написанных в Сан-Лео»⁷ имеются два письма, адресованных коменданту, в которых Калиостро утверждает, что если Семпрони не выслушает его, то его ждет участь коменданта Бастилии де Лонэ, и намекает на некие тайны, которые он, Калиостро, хочет поведать Семпрони:

«Не верю, что комендант Сан-Лео является копией де Лонэ, а потому молю вас: не бегите от узника, превосходящего вас славою своей. Много раз твердил я сторожам своим, что хочу видеть вас. Не любопытство движет мною, ибо Калиостро не может питать интереса к вашей персоне. Когда я оказался в подчиненной вам крепости, на нее тотчас устремились взоры всей Европы.

Позвольте спросить вас: где сейчас комендант Бастилии?.. А ведь у него были и солдаты, и охрана… Все в мире пришло в движение. Не хочу пугать вас, но то, что было соединено, теперь разделилось, а что было далеким, стало близким. Полагая вас человеком достойным, не хочу заронить волнение в вашу душу. Считаю, что среди грядущих перемен вы сможете прославиться и войти в историю. Так придите же ко мне, и я открою вам заповедные тайны и ту истину, кою не знают ни сильные мира сего, преследующие меня своей ненавистью, ни та слепая толпа, что в восторге аплодирует им…

Через два дня после того, как меня посадили в гнусную тюрьму, именуемую Бастилией, я призвал к себе де Лонэ. Но он не пришел, он оставил меня страдать в ужасном мраке. Скажите, где теперь де Лонэ? Он не слушал слов моих, и спасти его оказалось некому. Небесная радуга перенесет Калиостро в страну, его достойную. И да падет огненный град на головы его врагов».

Через какое-то время Калиостро стало казаться, что в крепости Сан-Лео находятся пять или шесть мастеров его масонского Египетского ритуала. Услышав однажды голос заключенного Кавалли и узнав в нем сицилийца, он стал утверждать, что это один из его братьев-масонов. Потом ему показалось, что в этой же крепости находится Лоренца, и он каждый день просил сторожей передавать ей от него приветы. Не получая ответы на свои вопросы, Калиостро начал разговаривать с призраками. В «Письмах Калиостро» Лоренце посвящено немало строк, которые вполне могли отражать мысли магистра:

«Торжествуешь ли ты, узнав о моей печальной участи, или льешь слезы? О как ужасны подозрения мои! Неужели я пригрел на груди змею? Ведь я же мог раздавить ее. Ах, почему я этого не сделал? Нет, ты не можешь торжествовать, зная, какая мне уготована участь. Графиня Калиостро была особой высокопоставленной; Лоренца же ничто. Тень. С высоты утеса, где стоит эта каменная крепость, я обращаю взор свой на берега Тибра, дабы увидеть твое лицо.

Камень окружает меня со всех сторон, кругом тяжелые железные решетки, двойные двери, засовы и задвижки… Но Калиостро жив, и трепещи, если ты повинна в предательстве.

Сомнения терзают меня. Как могла ты забыть, что довелось тебе увидеть? Если бы не я, ты, рожденная в семье незнатной, вышла бы замуж за неотесанного соседа и никогда бы не увидела ни Гамбурга, ни Парижа, ни Лиона… Со мной ты купалась в золоте, самые знатные красавицы почитали за честь сидеть рядом с тобой… Несчастная! Ты поддалась искушению. Плачь: здание разрушено, и повинна в этом ты. Я отомщу. Вихрь вырвался, и ни море, ни горы его не остановят. Слышен грохот, рушатся горы, падают камни. Почитатели Великого Кофты верны ему. Изменится лицо земли, но я буду во прахе искать предателей…

Нет, Лоренца, я не верю, что ты предала меня. Известно: женщины коварны, но только не ты. Чтобы пойти на преступление, нужна энергия, нужна причина, а у тебя нет ни первой, ни второй. Ты была моей супругой, а значит, владела всем, чем владел я. Разве я когда-нибудь пытался заглушить голос твоего сердца? Разве препятствовал твоим желаниям? […] Ты поддалась искушению, стала его жертвой. Ах! Думая о тебе, я забываю о своем несчастье. Мне жаль тебя, Лоренца, ибо ты все еще дорога Калиостро».

Как пишет Маттеини, в течение последних двух лет пребывания в крепости с Калиостро ничего примечательного не происходило. Магистр хирел, у него возникли проблемы с желудком и мочеиспусканием. Решив, что у узника выходят камни, тюремный врач стал пользовать его магнезией и отварами из трав. У него начался геморрой; врачу, пришедшему осмотреть его, магистр сказал, что боится умереть от апоплексического удара, от которого скончался его отец. Иногда Калиостро начинал пронзительно кричать, что его убивают; крики его разносились по всей крепости, и некоторые сторожа, желая усмирить его, по