В июне 1779 года граф и графиня Калиостро прибыли в Санкт-Петербург и поселились в самом центре города, на Дворцовой набережной. Восхищенный Зимним дворцом работы Растрелли, Калиостро про себя посетовал, что неподалеку от такого великолепия находится темница Петропавловской крепости. «Почему великим государям непременно нужны бастилии?» — думал он, и по спине его бежали мурашки. Правда, бастилия Северной Семирамиды была не столь устрашающа и производила впечатление скорее обширной пустоши, обнесенной издали кажущейся невысокой стеной. И над этой стеной возвышались не мрачные башни, а изящный золоченый шпиль храма Святых Петра и Павла. Странной северной ночью, когда все видно как днем, Калиостро, созерцая крепость и устремленные в небо остроконечные навершия храмов, вряд ли мог предполагать, что спустя десять лет служители другого храма упрячут его в свою бастилию. Ибо не было ни единой малости, с помощью которой духоповелитель Калиостро мог бы провидеть собственное будущее.

Для вящей презентабельности Калиостро решил использовать патент полковника (он все еще питал слабость к этому чину) испанской службы графа Феникса (сохранившийся у него со времен дружбы с проходимцем Альято); Серафина же, не отставая от мужа, утверждала, что происходит из графского рода Санта-Кроче. Супругам казалось, что чем больше звонких титулов, тем легче завоевать здешнее общество. А чтобы вернее войти в местный масонский круг, Калиостро привез с собой рекомендательное письмо от фон Ховена к его земляку и масону Карлу Генриху Гейкингу, служившему в то время в императорской гвардии.

«Около этого времени в Петербург прибыл известный Калиостро, прямо из Митавы, где он всем вскружил голову. От фон-дер-Ховена он имел ко мне рекомендательное письмо, которое непосредственно по своем приезде мне передал. Так как он заговорил на плохом французском языке, то я ответил ему по- итальянски. Его речь на этом языке и выражения, которые он употреблял, свидетельствовали о человеке низкого происхождения и весьма малого образования. Он пригласил меня посетить его жену, графиню, которую он называл гроссмейстериной ордена “de l’Adoption”. Дорогой он мне сообщил, что графиня, его жена, — урожденная княжна della Croce, и нахвастал массу вздору, не хуже клоуна ярмарочной труппы.

Жена его по внешнему виду была особа перезрелая, красноватые глаза ее свидетельствовали о пролитых слезах, а осанка ея и речь, менее вульгарная, чем у мужа, выдавала одну из тех жалких комедианток, которых заставляют плясать против воли.

— Обними, — закричал он ей исступленным голосом, — этого именитого брата; он нашего ордена!

После короткого обычного разговора К сказал:

— Я приехал для того, чтобы видеть великую Екатерину, эту Семирамиду севера, и чтобы распространить великий (он особенно любил употреблять слово великий) свет здесь, на востоке. Воспитанный в пирамидах Египта, я получил сокровенныя науки и состою главой князей Р*** Л***

Он поднялся, показал мне звезду и красную чалму.

— Вот знаки моего звания, — сказал он.

Я посмотрел на звезду; это была просто звезда ордена Станислава, с которой был снят шифр короля, а на место его была вставлена красная роза. Я позволил себе заметить, что это была Станиславская звезда, если не считать только розы. Он как будто слегка замешался, но скоро оправился.

— Вы правы, — сказал он. — В действительности мне ее дал брат Г***, так как мою звезду у меня дорогою украли. — Знаете ли вы это? — произнес он тоном насмешливого превосходства.

В руках у него был лист бумаги, покрытый каббалистическими иероглифами, подобными тем, которые я видел у алхимиков Бернарди, Дету, Шлиха, Пуца и др.

— Мне неизвестно значение этих иероглифов, — сказал я, взглянув на лист, — но если вы желаете, я вам принесу завтра десяток таких листов, из которых вы так же, как и я, ровно ничего не поймете.

— Я прощаю вам, — возразил он, приняв оскорбленный вид, — ваше неверие и ваше невежество. Несмотря на ваше звание франкмасона, вы еще дитя в ордене. Но если бы я захотел, — прибавил он тоном настоящего ярмарочного крикуна, — я бы мог привести вас в дрожь.

— Быть может, если бы вы напустили на меня лихорадку.

— Что такое лихорадка для графа Калиостро, который повелевает духами! Разве ваш друг Ховен вам ничего не написал о моем могуществе?

— Ни одного слова…

— Так знайте же…

Здесь нас прервал вошедший слуга испанского поверенного в делах, который просил господина Калиостро, испанского подданного, сейчас же к нему явиться. Слова так и замерли на устах Калиостро. После того, несколько оправившись, он сказал мне, но уже не голосом вдохновеннаго:

— Что хочет от меня этот маленький поверенный в делах, с которым я ничего не имею общего? Я отправлю его (Калиостро употребил итальянское выражение гораздо более сильное, которое воспроизводить неудобно) на все четыре стороны…

— Не советую вам этого делать, он может спустить на вас полицию.

Калиостро ответил посланному, что он придет к поверенному в делах на другой день, а меня просил остаться у него обедать, так как было уже около часу. Я принял предложение, ибо меня забавляло ближе ознакомиться с человеком, который казался бессовестнейшим и невежественнейшим шарлатаном. Начатая нами беседа обнаружила, например, что у него ни одной здравой мысли не было ни о физике, ни о химии.

— Химия, — сказал он, — глупость для того, кто знает алхимию, а алхимия — пустяк для того, кто властвует над духами. Что касается меня, то у меня есть и золото (он ударил по карману, где были дукаты), и брильянты.

При этом он показал кольцо с маленьким, весьма плохо оправленным брильянтом.