«скитались стадами», видел измученную Россию, и сердце его было неспокойно. Москва глухо негодовала на злоупотребления иноземцев. Слыхивали здесь и о постыдной расточительности двора, который, по отзыву одного иностранного дипломата, «своей роскошью и великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского», о привольной жизни чужеземцев, равнодушных к судьбам исстрадавшегося русского народа. Темные монахи, подчас доходившие до отчаянной дерзости в порицании бироновщины, в то же время пытались опорочить всё дело Петра.

Ломоносов был на распутье. В июле 1735 года он был зачислен в философский класс. Но наука Спасских школ ему прискучила. Он испытывал томительное и беспокойное раздумье. Неизвестно, куда бы он еще метнулся, если бы в конце 1735 года не пришло сенатское предписание выбрать из учеников Спасских школ двадцать человек, «в науках достойных», и отправить их в Петербург, в Академию наук.

Ломоносов давно знал о ней, но не видел путей, которые могли бы привести в нее, хотя и мечтал об этом. Академическая биография 1784 года прямо говорит, что он «возрадовался давно желанному случаю и неотступно просил архимандрита, чтобы его туда послали». Он пустил в ход все средства и обратился к покровительству Феофана, который, по преданию, ему в том «способствовал». Архимандрит Герман отобрал двенадцать человек «не последнего разумения», в число их попал и Михайло Ломоносов.

Петр I учредил русскую Академию наук по своему замыслу. В составленном по его указаниям проекте Академии, поданном ему 22 января 1724 года, твердо было сказано, что нам нет нужды «следовать в протчих государствах принятому образцу». Он хотел, чтобы Петербургская Академия была не только местом, где науки «обретаются», но и таким учреждением, которое, обеспечило бы научную разработку государственных задач и было мощным просветительным центром, распространявшим знания по всей стране. Академия наук должна была восполнить отсутствие университета, так как создавать сразу два новых самостоятельных учреждения было нецелесообразно.

В проекте указывалось, что «при заведении простой Академии» науки «не скоро в народе расплодятся», а учреждение одного университета не позволит создать надежной системы образования, при которой молодые люди действительно могли бы не только «началам обучиться», но и впоследствии «выше градусы науки воспринять».

Академики-иностранцы обязывались не только свои «науки производить», но и в кратчайший срок подготовить достаточное число русских людей, которые могли бы сами обучать «первым рудиментам» (основаниям) всех наук. Петр собственноручно приписал к проекту: «надлежит по два человека еще прибавить, которые из славянского народа, дабы могли удобнее русских учить». [129]При академическом университете учреждалась гимназия. Приданные Академии мастерские должны были выполнять государственные заказы, оказывать поддержку «вольным художествам и мануфактурам».

Создавая Академию наук, Петр опирался на весь свой государственный опыт. Им руководило ясное представление о значении русской Академии для развития производительных и культурных сил страны. Такой взгляд на вещи не был свойствен коронованным особам Европы. Фридрих II уверял Вольтера, что его дед, основавший в 1700 году прусскую Академию наук, поддался доводам своей жены Софии Шарлотты о необходимости завести Академию, как человек, только что возведенный в дворянство, проникается убеждением в необходимости содержать свору гончих собак.

Бережливый Петр не скупился на расходы, когда речь шла об Академии наук, определив на ее содержание не 20 000 рублей, как испрашивалось в проекте, а 21 912, и торопил с постройкой нового здания, а пока назначил для Академии дом покойной царицы Прасковьи Фёдоровны. Петр даже не преминул распорядиться «в том доме» нанять эконома и кормить академиков, дабы приезжие ученые не вздумали таскаться по трактирам и «времени не теряли бездельно».

Многие иностранные ученые, получавшие приглашение работать в русской Академии наук, отделывались льстивыми ответами или высказывали надменное сомнение в успехе такого предприятия в России. Голландский историк Питер фан дер Аа писал из Лейдена 25 апреля 1724 года: «Со временем его императорское величество, при помощи очень значительного жалованья, найдет людей знаменитых в литературной республике, но в настоящее время не угодно ли вам, милостивый государь, обратить внимание на то, что те, которые уже приобрели известность, имеют хорошие места и не покинут их для того, чтобы ехать далеко. Не приобретшие же себе известность должны поступить весьма осмотрительно, чтобы не быть отосланными назад, если не будут соответствовать требованиям его императорского величества».

Другие иностранцы опасались сырого и холодного климата Петербурга или высказывали различные «зело редковидные претензии». Но и русское правительство относилось с осторожностью к кандидатам в Академию и вовсе не намеревалось ухватиться за первых попавшихся или предлагавших свои услуги. Так, в документах за 1724 год, отзываясь о письме математика Слейба, неумеренно самого себя выхвалявшего, отмечалось, что «он не прямого сорту есть».

Приглашать иноземных ученых — дело щекотливое. С этим поручением был отправлен за границу некий Иоганн Шумахер, недоучившийся философ из Страсбурга, получивший в России должность библиотекаря при кабинете редкостей, составленном Петром.

Шумахер служил под начальством лейб-медика Петра Арескина, ведавшего (до Блюментроста) лекарской частью в России. Он проявил большую расторопность и вел обширную переписку с подведомственными Арескину лекарями, умело вникал в хозяйственные дела. Но больше всего он проявлял забот о любимом попугае своего патрона. А когда из-за границы был выписан искусный переплетчик, Шумахер поспешил заказать великолепные переплеты прежде всего для книг лейб-медика, а потом уже и царского собрания. Все это не мешало Шумахеру при случае хвастать особым благоволением к нему Петра Великого, вручившего ему из своих рук невесту, так как Шумахер был женат на дочери придворного повара Фельтена.

За границей Шумахер показал себя знатоком человеческих сердец. Он не верил в бескорыстные порывы или отзывчивость к нуждам русского просвещения иностранных ученых и то и дело писал в Петербург, что «всё зависит от денег».

Выполняя приказания Петра, Шумахер закупил наиболее новые и совершенные физические и астрономические приборы. Прибывшие в Петербург академики были изумлены, увидев в России приборы и машины, какими могли похвастаться лишь очень немногие ученые учреждения Западной Европы.

Петр всю жизнь настойчиво собирал и приобретал книги, инструменты, атласы, карты, анатомические препараты и различные редкости.

В 1717 году Петр купил за 30 000 гульденов уникальную коллекцию голландского анатома Ф. Рюйша (Рейса), которую современники называли «восьмым чудом света».

Ф. Рюйш открыл и довел до наивысшего совершенства метод обработки анатомических препаратов, которые сохраняли свою естественную окраску и производили впечатление удивительной свежести даже спустя много лет после их изготовления.[130] Рюйш любил придавать изделиям своих рук изысканно замысловатый вид, например: убранная тонкими кружевами кисть мертвого младенца держала оплодотворенное яйцо морской черепахи или редкую заморскую рыбу.

Однако собрание Рюйша имело и серьезное научное значение. Тончайшие инъекции расплавленного воска, применявшиеся Рюйшем, дали ему возможность впервые основательно изучить и описать строение кровеносной системы мозга. Шприц в его искусных руках позволил ему обследовать с точностью;