мальчик говорил с брезгливой усмешкой.
Не то чтобы он доверял Альге свои секреты. Казалось, у него вообще их не было или он презирал секретничать. Ему было просто приятно с ней разговаривать. Должно быть, не хватало элементарного тепла. Конечно, Папа воспитывал его своеобразно — растравливал, как растравливают молодого щенка, чтобы воспитать в нем необходимые агрессивность и решительность. Кое какие достойные качества в Косточке безусловно удалось воспитать: с детского возраста он напрочь пренебрегал любой опасностью, не боялся ни животных, ни техники, ни людей. Ни высоты, ни глубины, ни боли, ни огня, ни воды, ни наказания, ни, конечно, смерти. Ничто в мире не могло его смутить… Однако, если растравленный щенок все таки знает руку хозяина и подчиняется беспрекословно, то мальчик, судя по всему, вообще не хотел никого признавать и никому подчиняться.
— Иногда мне кажется, что он может быть по настоящему опасен, — сказала Альга. — От него можно ждать чего угодно.
— Второй Папа, — кивнул я.
— А иногда мне кажется, — продолжала она, — что все это напускное. Что он всего лишь ребенок, которому хочется, чтобы Папа и Мама были настоящими папой и мамой, жили с ним, стали нормальной семьей. И его заветная мечта, идиллия — просто поселить их вместе в Деревне и жить себе поживать. Впрочем, в случае необходимости, он, кажется, готов их к этому принудить…
— Ну это уж слишком! — улыбнулся я.
Что же касается хвастовства Косточки насчет того, что он готов соперничать с Папой не только в перспективе, но уже и теперь имеет собственные рычаги управления системой, — все это я приписывал чересчур разыгравшейся фантазии мальчика.
Между тем Косточка уверял девушку, что даже детскую компьютерную игру «Великий Полдень» ему удалось превратить в часть своей империи, что целые блоки этой гигантской саморазвивающейся программы продолжают сращиваться в общей сети, и даже по конфиденциальным каналам со стратегическими компьютерными программами и системами самых высших уровней, что отныне ни одно политическое событие в стране не происходит без определенной коррекции со стороны «Великого Полудня», — да и сам Великий Полдень как таковой уже не за горами. Примитивное баловство с компьютерами давно пройденный этап. Пространство игры удалось срастить с реальной жизнью. То есть по правилам «Великого Полудня» начинают играть сами взрослые. Некоторые, впрочем, даже не подозревают об этом, хотя занимают весьма значительные посты. Но есть и такие, которые якобы совершенно сознательно прошли все этапы и стадии своеобразных идеологических проверок, испытаний и, наравне с детьми, включились в общее дело.
Кое что из того, о чем Косточка рассказывал Альге, я уже знал из рассказов сына и наблюдая за сеансами игры. Так Косточка тоже упоминал о разветвленной иерархии, о некоем странном Вове из касты жрецов идеологов, о делах России и о том, конечно, что он, Косточка, всем этим заправляет…
— Да, я слышал об этом от сына. Мой Александр его боготворит, — вздохнул я. — Он считает, что лучше человека нет. Одно время меня это выводило из себя. Я даже не заметил, как случилось, что сын попал в такую зависимость от Косточки. Что то вроде добровольного рабства, ей Богу. Я не понимаю, что происходит.
— Кто знает, может быть, в глазах детей Косточка заслуживает такого отношения… Во всяком случае тут дело не только в игре, — покачала головой девушка. — Косточка уже не раз заявлял, что определенная работа проводится и что очень скоро всем придется с этим считаться.
На этот раз я не стал спорить. Что ж, вполне вероятно. Я видел, что мой маленький Александр меняется на глазах и, несмотря на что он все еще оставался ребенком, был способен ориентироваться в поразительно сложных вещах. Я был свидетелем того, как, играя, он буквально создавал, вызывал к жизни какую то удивительную новую реальность, которая действительно смыкалась с тем, что происходило вокруг нас.
— Косточка, конечно, многое преувеличивает, — сказала Альга, — но у него и правда имеются собственные капиталы. И, видимо, значительные. Это не фантазии. Об этом мне говорил сам Папа. Мальчик распоряжается ими по своему усмотрению.
— Что ж, — согласился я, — детский бизнес — известная вещь…
— Но Папу беспокоит, что за этим за всем скрывается какой то злой умысел. Не исключено, что на мальчика постоянно и целенаправленно оказывается дурное влияние со стороны… Вот это Папа и хочет выяснить.
— Опять заговоры, — улыбнулся я. — Сплошные заговоры…
Вот о чем успела рассказать мне Альга, пока мы пили кофе. Она уже не казалась мне таинственной девушкой с ничего не обещающими изумрудными глазами. Наоборот, ее изумрудные глаза, интенсивный блеск которых как бы чуть чуть смягчился, смотрели на меня открыто и дружелюбно. Другими я теперь и не мог их представить. Мне кажется, что ни Папа, ни кто другой, не видел ее такой, какой видел ее я. Я также отметил про себя, что если кому придет такая блажь — влюбляться, то, пожалуй, нужно влюбляться именно в таких замечательных девушек, как Альга.
Итак, только на третий день мы снова отправились во Дворец… Там по прежнему вовсю шумел праздник, хотя публика уже явно угорела от бесконечных возлияний и мероприятий. Альгу сразу облепили какие то знакомые молодые деятели, похоже из свиты Петрушки, и я оставил ее, а сам, в прекрасном расположении духа стал прохаживаться по Дворцу, рассеянно улыбаясь знакомым, то и дело поднося к носу любимую табакерочку. Кто то спал прямо в креслах, кто то просыпался и опять начинал колобродить. Мужчины выглядели лиловыми и опухшими, словно утопленники. Женщины многократно меняли наряды, прихорашивались, но походили на съехавшихся на шабаш ведьм и ведьмочек. В главном зале гремели какие то казачьи хоры, махали шашками и плясали гопака. Никто не расходился, так как с минуты на минуту ожидали официального оглашения результатов выборов.
Но Мамина ложа была затемнена, закрыта. И Папина тоже.
Я улыбался, лазил за табакеркой и с интересом поглядывал вокруг, прищуриваясь так, как будто был близорук. То было редкостное для меня состояние, когда в голове отсутствовали какие либо определенные мысли. У меня даже появилось ощущение, что мысли как таковые, — как во сне об Экзаменаторе, — в каком то смысле сродни цифрам, а, стало быть, есть не что иное, как фикции, навеянные злым духом. В отсутствии мыслей я находился в бодром и даже радостном, почти парадоксальном состоянии ума. С одной стороны, необычайная пространственная ясность, а с другой полное отсутствие каких либо предметов для размышления.
Я уже был в курсе последних политических событий. Беспрецедентные ночные вертолетные маневры явились первой акцией, которую провело правительство. По сути дела это было введением чрезвычайного положения и началом диктатуры.
В специальных правительственных постановлениях и указах, бесперебойно выходящих вот уже вторые сутки, на все лады разъяснялась противоправная и антигосударственная суть нынешней предвыборной компании, проходившей под эгидой нашей Всемирной России. Постоянно сообщалось, что предпринимаются какие то меры для поддержания порядка. Армия якобы сохраняла лояльность. Граждане, соответственно, призывались к спокойствию. Указывалось, что главный очаг заразы находится в Москве. Что именно в чванливой, снобистской и тщеславной Москве свили себе гнездо антиправительственные силы. Из нее, возомнившей себя пупом земли и центром мирового порядка, дескать, и исходит все злокозненное и бунтовщическое. Одна глупость и нелепость громоздилась на другую.
В конце концов из центральной избирательной комиссии поступило официальное сообщение о результатах выборов, которые, с одной стороны заключались в абсолютной победе представителей России и приходом к власти Феди Голенищева, но с другой стороны, были тут же, в том же правительственном сообщении признаны целиком фальсифицированными и, следовательно, объявлены недействительными.
Собравшиеся в Шатровом Дворце с ликованием встретили первую часть этого сообщения и совершенно проигнорировала вторую. Праздник входил в свой апофеоз. Петрушка, который был в числе
