— А мама в кухне. У нее руки запачканы.

Заглянув в окно, девочка закричала: «Батя идет! Батя идет!» — и бросилась встречать отца.

Через несколько секунд в комнату вошел мужчина уже не молодых лет в священнической одежде. Он ласково поздоровался с Левиным, который подошел к нему под благословение и поцеловал руку.

— Пришел я к тебе, отец Никифор, от старца Варсонофия за советом. Я капитан конного гренадерского полка Василий, Савин сын, Левин. Приехал я сюда с письмом к светлейшему князю Александр Данилычу от командира моего, князя Иван Юрьича Трубецкого, для освидетельствования меня в Военной коллегии. По болезненному состоянию моему и по истовой вере желание имею постричься в монахи.

— Что ж, дело хорошее, Богу угодное.

— Так Варсонофий, по старому хлебосольству с родителем моим, прислал меня к тебе, дабы ты замолвил за меня слово у светлейшего.

— Душевно рад, душевно рад. В какую же ты обитель хочешь?

— В Соловецкую святую обитель хотел бы.

— Так, так. И сам я о том же давно думаю. Как только выдам замуж девочку, то, покинув и попадью, уйду в монастырь.

Девочка, возившаяся с кошкой, услыхав последние слова отца, подбежала к нему и заговорила:

— Нет, батя, я замуж не хочу, я в пустыню хочу.

— Вот тебе на! Ах ты, дурочка. Подожди еще, рано в пустыню.

— Нет, не рано, батя. А тебя я в монастырь не пущу, маме скажу.

— Ладно. Сбегай к маме, пускай нам закуску даст, а там и в пустыню пойдем.

Девочка побежала.

— Какой милый ребенок, — заметил Левин.

— Да, коли б не она, давно бы я в монастыре жил, — сказал Лебедка. — Нынче на миру житье опасно — душу погубишь.

— И я то же думаю, отец Никифор, и вот за тем-то к тебе и пришел. Я и прежде хотел смириться, на смирение пойти, а как старец Варсонофий порассказал мне, что здесь делается, так и на свет бы этот погибельный не глядел.

— Воистину так — один грех. Недаром говорится: у Бога темьян, у черта — со смолою казнь. Ты, Василий Савич, хотя и мирской человек, а благую часть избираешь: могий вместити, да вместит.

— Я уж так и решил, другой дороги мне нет, — сказал Левин задумчиво.

— Ты, значит, женат не был? — спросил Лебедка.

— Не привел Бог.

— Что так?

— Царю не угодно было. Он указал другого жениха моей невесте, денщика своего, Ивана Орлова.

— А! Знаю... ловкий парень... да и на ушке висит у царя словно усерязь... Токмо он, я знаю, не женат и обольстил лестию одну девку дворцовую, Марью Гаментову. Теперь девку приговорил к смертной казни, за то якобы, что ребенка, прижитого от этого Орлова, стыда ради удавила. Ее-то под плаху подвел этот Орлов, а сам из воды сух вышел.

— Знатного же женишка нашли моей невесте! — сказал Левин с волнением.

— Что ж она?

— В монастырь ушла.

— Ну, значит, и тебе дорожку указала, иди, не сворачивай.

— Я и то иду. Да только как мне к князю дойти?

— А со мной. Кстати же он приказал принести ему книгу Феофана Прокоповича «О мученичестве», так мы не медля и пойдем.

Взяв сочинение Феофана «О мученичестве», — сочинение, написанное в защиту брадобрития и немецкого платья, Лебедка повел Левина к Меншикову.

Пройдя прямо к князю и доложив о Левине, Лебедка возвратился домой, наказав Левину зайти к нему непременно после аудиенции.

Скоро Левина потребовали в кабинет князя. Когда он вошел, то очутился в таком положении: посредине большой комнаты стоял стол, заваленный бумагами, у стола стояло деревянное с прямой спинкой кресло, а в нем сидел Меншиков спиной к вошедшему, виднелся только княжеский затылок. Меншиков не встал и не оборотился при входе Левина. Последний почувствовал себя очень неловко. Но его спасло зеркало, висевшее против стола. Увидав в этом зеркале лицо князя, Левин поклонился.

— Ты Левин? — спросил князь.

— Я, ваша светлость.

— Из дворян?

— Из дворян Пензенского уезда, ваша светлость.

— Князь Трубецкой доносит, что ты недужен. Каким недугом одержим ты?