энергию, и стремление к профессиональной организованности, которыми был отмечен тот период. Королевская академия, созданная в 1768 г., на одном уровне являла собой представительную ассоциацию художников, сравнимую с другими профессиональными союзами, которые стали создаваться врачами и юристами. На другом уровне она привела к небывалому подъему мощного национального искусства, о котором говорил Хогарт, так его и не увидевший. Нельзя сказать, что иностранное влияние было незначительным как в этой, так и в иных областях культуры. Ангелика Кауфман была самым популярным декоратором модного Лондона, Иоганн Зоффани – одним успешнейших портретистов. Но ни один из них не играл той роли, которую иностранцы играли еще в начале века. Среди них не было ни Веррио, доминировавшего в оформительском искусстве, ни Хандела, возвышавшегося над английскими музыкантами, ни Рюсбрака или Рубийяка, определивших пути развития монументальной скульптуры. Их место занял Адамс, украшавший дом англичанина, Берни или Бойс, развивавшие его слух, Уилтон, запечатлевавший его в памяти после смерти.

Вновь обретенная уверенность в себе в области культуры нигде не была такой заметной, как среди живописцев. В скромных попытках Хогарта создать по-настоящему национальную традицию более всего поражает именно его одиночество перед лицом этой великой задачи. Что касается его последователей в рамках английской школы, то тут сильнее всего изумляет та легкость, с которой они без всяких затруднений усваивали европейские приемы, не приобретая при этом чувства неполноценности или подчиненности. В данном отношении Джозеф Райт из Дерби, не самый прославленный, но, возможно, самый новаторский художник середины века, являет собой представительный пример. Он дружил с Эразмом Дарвином, дедом Чарлза Дарвина, и сам был известным врачом, ученым и даже поэтом. Райт успешно занимался исследованиями в области научных экспериментов и открытий, отчасти предназначенных для образовательных нужд. Но он также был искусным мастером светотени, за которого не было бы стыдно самому Караваджо. Как и все, Райт съездил в Италию, но уже после написания своих главных шедевров, а не до того. После его возвращения многим показалось, что он там скорее потерял, а не нашел вдохновение.

Социальные изменения, которыми была отмечена середина георгианской эпохи в Англии, были глубокими, далеко идущими и оказавшими сильнейшее влияние на будущее развитие страны. Но их непосредственное воздействие на политическую структуру в то время, когда доминировали власть неписаных законов и сила обычая, трудно оценить. Внешне в середине столетия произошло мало перемен в характере политической жизни. Администрации Норта (1770-1782) и Питта Младшего (1783-1801) неизбежно провоцировали сравнения, как в приемах, так и в стратегии, с администрациями Уолпола и Пелэма. Что касается фундаментальных конституционных изменений, то их и в самом деле было немного. В ретроспективе кажется, что пролегает целая вечность между их временем и той лавиной агитации и реформ, которые расшатывали устои ancien regime («старого режима») в XIX в. И все же в данном случае внешние про явления были глубоко обманчивыми. Язык, цели, даже механика политики – все это изменилось вместе с осознанием наличия большой, политически активной нации, жившей за стенами узкого мирка Уайтхолла и Вестминстера. Размах и ожесточенность полемической войны, которая велась на страницах газет, листков и памфлетов в 50-х и 60-х годах XVIII в., служат адекватным свидетельством кипучести публичных дебатов и озабоченности политиков, участвующих в них. В этих дебатах один из таких политиков, казалось, занимал особое место. Репутация Питта Старшего такова, что даже спустя два с половиной века трудно взглянуть на него с критических позиций, что требуется в отношении такой влиятельной фигуры. До 1754 г. карьера Питта была далека от безусловного успеха. Младший сын в расточительной и эксцентричной семье, Питт вошел в одно из величайших семейств вигов – Темплстоу и позднее женился на его представительнице. Будучи еще молодым человеком, он сделал себе политическое имя в качестве оратора-патриота, не чурающегося пугающей риторики и безрассуднои горячности. Его антиганноверские выходки во время Войны за австрийское наследство приобрели широкую известность и принесли ему полезную популярность, но в то же время сделали его почти навсегда персоной нон грата у короля. В 1746 г. семейство Пелэм смогло предложить ему государственный пост, который обеспечивал доходы, но не сулил дальнейших перспектив. В качестве генерального казначея Питт был отстранен от принятия важных политических решений и фактически не мог участвовать в парламентских дебатах. Казалось, что это еще один пример патриота, жертвующего принципами ради продвижения по службе. Но судьба Питта кардинально изменилась благодаря событиям середины 50-х годов. Внезапная смерть Генри Пелэма в 1754 г. даже в то время казалась водоразделом эпохи, ее важность была обозначена не чем иным, как словами короля: «Теперь у меня больше не будет покоя». Преемником Пелэма стал его брат, Ньюкасл, проницательный и опытный министр, нисколько не похожий на ту смехотворную посредственность, каким его изображали в легендах, распространявшихся вигами. Однако в Палате лордов ему было трудно обрести такое же влияние, которое имели его брат или Уолпол. Главным соперником Питта в Палате общин был Генри Фокс, которому недоставало политической смелости и веса, чтобы заменить Пелэма. «Старая гвардия» вигов, доминирующая сила в Парламенте со времен восшествия на престол Ганноверской династии, осталась практически без руководства. Их оппоненты-тори, к тому времени про являвшие все большую тревогу по поводу непрекращающейся опалы и больше не думавшие всерьез о «короле за морем», тоже искали вдохновляющую идею. В состоянии ли был Питт дать то, в чем нуждались и те и другие?

Причиной того, что он сумел это сделать, стал ряд обстоятельств, в особенности международная ситуация. Война за австрийское наследство обозначила основные районы будущих конфликтов, так и не приведя к их решению. Главной доминантой в борьбе за заморские колонии стала теперь не судьба Испанской империи, а мировой по своим масштабам конфликт между Британией и Францией, которые в ту эпоху господства меркантилизма являлись самыми успешными меркантилистскими державами. В Северной Америке французы пытались создать непрерывную цепь подконтрольных себе территорий от Квебека до Луизианы, чтобы лишить английские колонии возможности дальнейшего продвижения в глубь континента. В Вест-Индии не прекращались препирательства из-за производящих сахар спорных островов; то же самое происходило в Западной Африке по поводу торговли рабами и камедью. В Индии раздоры среди местных князей и их слабость в соединении с алчностью французской и английской Ост- Индских компаний привели к весьма неустойчивому положению. Все указывало на необходимость отчаянной и решающей войны для определения судьбы империй. Когда она была объявлена, ее начало оказалось катастрофическим как для Англии, так и для политических соперников Питта. В 1755-1756 гг. неудачные попытки нанести французскому флоту решительное поражение в Атлантике и потеря Менорки на Средиземном море, а в дополнение ко всему безжалостность, с которой был принесен в жертву несчастный адмирал Бинг, дискредитировали, если не растоптали старый режим вигов. Все это привело к возвышению Питта, а с ним, вероятно, и первой Британской империи.

Последующие годы вошли в историю как период исключительной важности и исключительных достижений. Успехи Семилетней войны, обеспечившие решительное поражение Франции в Северной Америке и в Индии, а также устранившие угрозу со стороны Буробонов на всех направлениях, стали важнейшим событием на пути создания империи и сделали Питта самым прославленным и успешным премьер-министром во время войны (war minister) в британской истории. Кроме того, его триумфальная победа над «старой гвардией» политиков, казалось, говорила о появлении качественно нового политика и качественно новой политики, что побудило доктора Джонсона противопоставить Уолпола как «министра, данного королем народу» Питту как «министру, данному народом королю». Однако Питт достиг вершин власти скорее благодаря своей политической проницательности и просто удаче, чем общественному требованию. Предполагаемая массовая поддержка его политики была срежиссирована его друзьями из Лондонского Сити и новыми союзниками-тори, обретенными в провинции. Его первая попытка утвердиться во власти, кабинет Питта – Девоншира 1756-1757 гг., была скоротечной и слабой; вторая попытка, коалиция 1757 г., оказалась гораздо более успешной, отчасти благодаря достигнутому соглашению с Ньюкаслом, отчасти благодаря поддержке принца Уэльского, будущего короля Георга III. Достигнутая комбинация