нормальной, порядочной жизни и по каким-то причинам, правда несхожим с моими, мечте этой никогда не суждено осуществиться. С другой стороны, я понимала, что, расхваливая в моем лице девушек из народа, он отнюдь не льстил ни мне, ни народу; таким способом он хотел позлить свою хозяйку, вот и все. И я вынуждена была признать, что он не лгал, утверждая, что не способен полюбить всем сердцем. Тут я впервые поняла, что любовь — это главное, все зависит от нее. Только к иным людям любовь приходит, а к иным нет. И если уж она пришла, то ты распространяешь свою любовь не только на любимого человека, но на всех людей и на весь свет, как было со мной, а если любви нет, то не любят никого и ничего, как было с Мино. А недостаток любви рано или поздно превращает человека в бесполезное и слабое существо.
Со стола убрали посуду, и на скатерти, усеянной крошками и освещенной светом круглой лампы, появились четыре чашечки с кофе, терракотовая пепельница в виде тюльпана, а рядом легла большая белая рука с темными пятнышками, унизанная дешевыми кольцами, — рука синьоры Медолаги, сжимающая сигарету. Внезапно я поняла, что не могу больше находиться здесь, и встала.
— К сожалению, Мино, — сказала я, нарочно утрируя римский акцент, — я должна идти… у меня уйма дел.
Он положил свою сигарету в пепельницу и тоже поднялся. Звонким голосом, как и подобает «плебейке», я пожелала им «доброго вечера», слегка кивнув головой, на что синьора Медо-лаги ответила церемонным поклоном, а дочь вообще промолчала. Я вышла в коридор и сказала Мино:
— Боюсь, что синьора Медолаги после сегодняшнего вечера предложит тебе поискать другую комнату.
Он пожал плечами.
— Не думаю… комнаты дорогие, и плачу я аккуратно.
— Я ухожу, — сказала я, — этот ужин испортил мне настроение.
— Почему же?
— Потому что я убедилась в том, что ты действительно не способен любить.
Эти слова я произнесла с грустью, не поднимая глаз. Потом взглянула на него и увидела, что он побледнел. А может быть, это просто показалось мне в полутьме коридора. Внезапно мной овладело раскаяние.
— Ты обиделся? — спросила я.
— Нет, — с трудом выдавил он, — в конце концов, это правда…
Сердце мое наполнилось любовью, и я порывисто обняла его.
— Нет, неправда… я просто так сказала, от злости… и потом я все равно очень тебя люблю… посмотри-ка… я принесла тебе галстук.
Открыв сумку, я вытащила галстук и протянула ему. Он посмотрел на него и спросил:
— Украла?
Он пошутил, но эта шутка, как я поняла позднее, свидетельствовала о его расположении ко мне, пожалуй, больше, чем самые горячие слова благодарности. Однако тогда меня будто что-то укололо в самое сердце. Глаза мои наполнились слезами, и я прошептала:
— Нет, купила… в магазине, здесь, внизу.
Он заметил мое волнение и обнял меня:
— Глупышка… я же пошутил… впрочем, если бы ты украла его, я все равно был бы рад… и может быть, еще больше.
Я немного успокоилась и сказала:
— Подожди, я тебе сама его повяжу.
Он задрал подбородок, я развязала старый галстук, подняла воротничок и продела под него новый.
— А этот ужасный потертый галстук, — продолжала я, — я возьму с собой, его просто нельзя больше носить.
На самом же деле я хотела взять галстук себе на память.
— Итак, скоро увидимся, — сказал он.
— Когда?
— Завтра, после ужина.
— Хорошо.
Я схватила его руку в хотела ее поцеловать. Он отдернул руку, однако я успела прикоснуться к ней губами. Не оборачиваясь, я быстро стала спускаться по лестнице.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После этого дня моя жизнь потекла по-прежнему своим чередом. Я по-настоящему любила Мино, и меня не раз охватывало желание бросить свое занятие, которое так не вязалось с истинной любовью. Но наше материальное положение не изменилось, у меня было все так же мало денег, и не было возможности заработать их каким-либо другим путем. А брать деньги у Мино я не хотела. Впрочем, у него и самого каждая лира была на счету, родители посылали ему ровно столько, сколько требовалось на жизнь в городе. Поэтому я все время испытывала непреодолимое желание самой расплачиваться в кафе, в ресторанах, словом, везде, где мы бывали с ним вместе. Мино неизменно отказывался от моих предложений, и каждый раз я испытывала горечь и разочарование. Когда у него не было денег, он водил меня в городские парки, мы сидели на скамейке, разговаривали и разглядывали прохожих, совсем как настоящие бедняки. Однажды я сказала ему:
— Если у тебя нет денег, все равно пойдем в кафе… заплачу я… ну, что тебе стоит?
— Это невозможно.
— Но почему же? Я хочу зайти в кафе и что-нибудь выпить.
— Тогда иди одна.
По правде сказать, мне не так хотелось пойти в кафе, как хотелось самой заплатить за него. Мое желание было сильным, страстным и упорным; еще с большим удовольствием я отдавала бы ему все деньги, которые я зарабатывала от близости со случайными мужчинами. Мне казалось, что только так я смогу доказать ему свою любовь; а кроме того, я надеялась таким образом привязать его к себе более крепкими узами, чем любовь. Как-то раз я призналась:
— Я с радостью дала бы тебе денег… и уверена, что это тебе доставило бы хоть небольшое удовольствие.
Он засмеялся, а потом ответил:
— Наши отношения, по крайней мере с моей стороны, основаны отнюдь не на удовольствии.
— А на чем же тогда они основаны?
Он заколебался, а потом ответил:
— На твоем желании любить меня и на моей неспособности сопротивляться этому желанию… но это отнюдь не значит, что моя неспособность сопротивляться беспредельна.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Очень простую вещь, — спокойно пояснил он, — я тебе не раз говорил… мы вместе, потому что ты этого захотела… а я, наоборот, этого не хотел, да и теперь, по крайней мере теоретически, не хочу…
— Хватит, хватит, — оборвала я, — не будем говорить о нашей любви… зря я затеяла этот разговор.
Думая о его характере, я часто приходила к печальному выводу, что он меня совсем не любит и что я для него лишь объект для какого-то непонятного эксперимента. В действительности он всецело был поглощен только собой, но, как ни узок был круг его интересов, характер Мино оказался очень сложным. Происходил он, как я поняла, из вполне обеспеченной семьи, которая жила в провинции, и был очень деликатный, умный, образованный, воспитанный, серьезный юноша. Его семья, насколько я сумела понять из его скупых рассказов, ибо он не любил говорить об этом, была как раз такой семьей, в которой я, мечтавшая о тихой, нормальной жизни, хотела бы родиться. Это была довольно типичная семья: отец — врач и землевладелец, мать — еще не старая женщина, заботящаяся только о детях и муже, три младшие
