пейзажа?» И дерево остается… и оно действительно красиво… Вот почему мы назвали наш дом Фермой Одинокой Ивы. Мне нравится название Инглсайд. От него веет чем-то милым, по-домашнему уютным.

— То же самое говорит Гилберт. Нам было нелегко придумать имя для нашего дома. Мы перепробовали множество названий, но чувствовалось, что все они не подходят ему. Зато как только мы придумали «Инглсайд», сразу стало ясно, что это то, что нужно. Я очень рада, что у нас хороший, просторный дом — такой нам и нужен, ведь семья большая. Дети, хоть еще и малы, тоже очень любят его.

— У тебя такие прелестные дети. — Диана ловко отрезала себе еще один «лепесток» шоколадного торта. — Я думаю, что мои собственные очень милы, но в твоих есть что-то такое… А твои двойняшки! Как я тебе завидую! Я всегда хотела иметь близнецов.

— О, мне никуда не деться от близнецов, они — моя судьба. Но я разочарована тем, что мои не похожи друг на друга — ничуточки. Нэн, впрочем, очень хорошенькая — с ее темными глазами и волосами и прекрасным цветом лица. А Ди — любимица отца, потому что у нее зеленые глаза и рыжие волосы — рыжие и вьющиеся. Сюзан души не чает в Ширли — я долго не могла оправиться после его рождения, так что она одна ухаживала за ним и в конце концов привыкла считать его — я в этом уверена — своим собственным сыночком. Она зовет его «смуглый малыш» и балует совершенно возмутительным образом.

— И он все еще так мал, что ты можешь неслышно заходить к нему, чтобы взглянуть, не скинул ли он во сне одеяло, и укрыть его потеплее, — с завистью сказала Диана. — Моему Джеку уже девять, и он не хочет, чтобы я укладывала его в постель. Говорит, что он совсем большой. А я так любила это делать! Ах, как я хотела бы, чтобы дети не вырастали так быстро!

— Ни один из моих еще не вошел в этот возраст… хотя я замечаю, что с тех пор, как Джем начал ходить в школу, он больше не хочет держать меня за руку, когда мы идем через деревню, — вздохнула Аня. — Но и он, и Уолтер, и Ширли все еще хотят, чтобы я укладывала их в постель. Уолтер иногда превращает это в настоящий ритуал.

— И ты пока еще можешь не беспокоиться о том, кем они захотят стать, когда вырастут. А мой Джек помешан на всем, что связано с военной службой. Хочет стать солдатом. Солдатом! Ты только подумай!

— На твоем месте я не беспокоилась бы. Он забудет об этом желании, когда его увлечет какая- нибудь новая мечта. Война — дело прошлого. Джем надеется стать моряком — как капитан Джим, а Уолтер — в своем роде поэт. Он не похож на остальных. Но все они очень любят деревья и с удовольствием играют в ложбине — так все ее называют. Это небольшая долина, прямо за Инглсайдом, с волшебными тропинками и ручьем. Самое обычное место — просто ложбина для других, но для детей — сказочная страна. У них всех есть свои недостатки, но в целом они не такая уж плохая маленькая компания… и, к счастью, на всех хватает любви. Ах, мне так приятно думать о том, что завтра вечером в это время я буду снова в Инглсайде — буду рассказывать моим детям сказки на ночь и осыпать заслуженными похвалами комнатные папоротнички и кальцеолярии Сюзан. У нее удивительно хорошо растут папоротнички — никто не умеет выращивать их лучше, чем она. Я могу хвалить их с чистой совестью… но кальцеолярии! Они, на мой взгляд, даже и не похожи на цветы. Но я не скажу этого Сюзан — я ни за что на свете не хотела бы ранить ее чувства. Я всегда стараюсь обойти этот вопрос, и Провидение еще ни разу меня не подвело. Сюзан — просто прелесть! Не представляю, что я делала бы без нее. А помнится, я однажды назвала ее «чужой»!.. Да, так весело думать о возвращении домой, но вместе с тем грустно оттого, что я опять покидаю Зеленые Мезонины. Здесь так хорошо… с Мариллой… и с тобой. Наша дружба всегда была одной из чудеснейших радостей жизни, Диана.

— Да, и мы всегда… я хочу сказать… ах, я никогда не умела говорить, как ты, Аня… но мы оставались верны нашей «торжественной клятве», не правда ли?

— Всегда!.. И всегда будем верны!

Анина ладонь легла в ладонь Дианы. Они долго сидели в молчании, слишком сладком, чтобы нарушить его словами. Длинные, неподвижные вечерние тени падали на траву, цветы, зеленые просторы лугов. Солнце спускалось к горизонту… небо, окрашенное в серовато-розоватые тона, стало бледнеть и темнеть… весенние сумерки завладели садом Эстер Грей, по которому никто не бродил вот уже много лет. Малиновки пронзали вечерний воздух свистом, напоминающим звуки флейты. Огромная звезда поднялась над высокими белыми вишнями.

— Первая звезда — всегда чудо, — сказала Аня мечтательно.

— Я могла бы сидеть здесь вечно, — отозвалась Диана. — Мне неприятна мысль о том, что надо уходить.

— Мне тоже… но… ведь мы только поиграли в то, что нам пятнадцать. Мы должны помнить о наших семейных заботах и обязанностях… Как пахнет эта сирень! Тебе никогда не казалось, Диана, что есть что-то не совсем… не совсем скромное… в запахе сирени? Гилберт смеется над этой мыслью — он любит сирень, но мне она всегда напоминает о чем-то тайном, слишком сладком.

— Я всегда считала, что это слишком тяжелый аромат для дома, — сказала Диана. Она взяла в руки блюдо, на котором лежали остатки шоколадного торта, остановила на них полный вожделения взгляд, покачала головой и упаковала блюдо в корзинку с выражением великого благородства и самоотречения на лице.

— Разве не было бы забавно, Диана, если бы сейчас, шагая домой, мы вдруг увидели наши собственные прежние 'я', бегущие нам навстречу по Тропинке Влюбленных?

Диана слегка содрогнулась.

— Не-е-ет, я не думаю, что это было бы забавно. Я и не заметила, что уже так стемнело. Хорошо воображать что-нибудь такое при дневном свете, но в сумерки…

Они шли домой тихо, молча, рука об руку — великолепный закат пламенел на старых, знакомых холмах, а в сердцах пылала старая неугасимая любовь.

Неделю, полную приятных дней, Аня завершила тем, что утром отнесла цветы на могилу Мэтью, а после обеда села в Кармоди на поезд, идущий в Глен святой Марии. Какое-то время она думала обо всем любимом, что осталось позади, а затем ее мысли, обгоняя ее, помчались ко всему любимому, что ждало ее впереди. И всю дорогу ее сердце пело, ведь она поехала к счастливому Инглсайду — дому, переступая порог которого каждый знал, что это милый и дорогой родной дом; к Инглсайду, вечно полному смеха и серебряных кружек, моментальных снимков и младенцев — драгоценных созданий с маленькими кудряшками и пухлыми коленочками; к Инглсайду, где комнаты готовы оказать ей самый теплый прием, где ее терпеливо ждут стулья и вспоминают о ней ее платья; к Инглсайду, где всегда отмечают все маленькие годовщины и шепотом рассказывают друг другу о маленьких секретах и сюрпризах…

«Какое это чудесное чувство, когда радуешься возвращению домой», — думала Аня, доставая из сумочки письмо от маленького сына — письмо, над которым она весело смеялась накануне вечером, когда с гордостью в душе читала его обитателям Зеленых Мезонинов… первое письмо, написанное ей одним из ее собственных детей. Для семилетнего человека, только год ходившего в школу, это было довольно неплохо написанное маленькое письмо, хотя орфография все же была несколько двусмысленной, а в одном углу красовалась большая чернильная клякса.

'Ди плакала всю ночь из-за того, что Томми Дрю сказал, что распотроншит ее куклу… Сюзан поет нам на ночь корабельные песни, но она не ты, мама… Вчера Сюзан позволила мне помочь ей сажать клумбнику'.

«Как могла я быть счастлива целую неделю вдали от них?» — думала, испытывая угрызения совести, владелица Инглсайда.

— Как хорошо, когда кто-нибудь встречает в конце путешествия! — воскликнула она, сойдя с поезда в Глене и тут же оказавшись в объятиях Гилберта. Она никогда не могла быть уверена в том, что Гилберт встретит ее — кто-нибудь всегда умирал или рождался, — но без этого возвращение домой не казалось ей