отцу?

– Нет.

– Нет?

– Моей мачехе?

– Нет.

– Соседям?

– Нет.

– Друзьям?

– Нет.

– Королю?

– Нет.

– Он был украден?

– Нет.

– Но кому я должна его отдать? Послушайте, я нашла его в монастыре Сен-Савен…

– Нет.

– Как это нет? Да… действительно, мне его дала одна старая женщина.

– Да.

– Да? Вы знаете мамашу Крапот?

– Да.

– Она сумасшедшая?

– Нет.

– Она говорила мне о моей матери.

– Да.

– Она знала мою мать?

– Да.

– Она ее любила?

– Да.

– Итак, возможно, медальон принадлежал моей семье?

– Да… Нет…

– Что вы хотите сказать, папаша Коке? Да и нет? «Может быть, он сошел с ума или впал в детство?» – подумала Зефирина, прежде чем вновь сказать вслух:

– Смотрите, папаша Коке, это украшение было спрятано в монастыре Сен-Савен, то есть в родовом владении. Как вы думаете, могу ли я оставить у себя этот изумруд?

Старый калека опять трижды нажал на ладонь Зефирины.

– Я могу его оставить… на три года? На три месяца? На три недели? – пришла в отчаяние Зефирина. – На три века? Так… на три века?

– Да… Нет… Да… Нет…

Все более и более опечаленная Зефирина смотрела на папашу Коке, стараясь угадать за гримасой лица несчастного какой-либо признак разума.

Но делать было нечего, ибо старый калека, возможно обессиленный этой слишком долгой «беседой», забылся сном.

Зефирина тихонько встала. У нее в поясе было несколько экю. Она положила их на стол из светлого дерева. Спрятав медальон с изумрудом обратно себе за корсаж, она придала своему лицу подобающее выражение и вышла из лачуги.

Последующие дни пролетели для Зефирины в предотъездной лихорадке. Держа свое слово, маркиз де Багатель посылал к своей дочери лучших мастеров, ювелиров, вышивальщиц, швей и торговцев пухом и пером, чтобы они изготовили приданое «барышни, лично приглашенной самим его величеством». Дамы из семейства Ронсаров, очень взволнованные этими приготовлениями, щебетали наперебой во время бесконечных примерок.

Зефирина не имела никаких известий о Гаэтане… В конце концов откуда им взяться! Она знала, что он уехал по крайней мере на два месяца. Мысль о нем никогда не покидала ее, так же как и прядь волос, которую она хранила, как драгоценность, у себя на груди. Они совершали с Луизой длительные прогулки. Единственной темой их разговоров был Гаэтан, Гаэтан и еще раз Гаэтан. Зефирина хотела знать все о молодом человеке. Он был пажом с восьми лет, и как младший сын в семье он уже два года был королевским гонцом. Король, казалось, очень ценил Гаэтана, все время проводящего в дороге и в силу этого могущего сделать хорошую карьеру.

– Зефирина де Ронсар… Что вы на это скажете, Луиза? Зефирина, супруга рыцаря де Ронсара!

– Это имя вам так пойдет, Зефи! – блаженно восторгалась Луиза.

Возглас госпожи де Ронсар прервал мечты девушек:

– Идите быстрее, вот мастер Маромато!

Луиза и Зефирина быстро возвращались на ежедневную примерку. Мэтр Маромато со всем своим штатом закройщиков и портных был сейчас самой важной персоной при дворе. Это он одевал больших вельмож и благородных дам для предстоящего события!

Вертясь вокруг Зефирины, стоявшей в юбке, рубашке и корсете, господин Маромато не прекращал свою речь:

– Мадемуазель носит свой туалет с редким изяществом. Но она должна выбросить свои мягкие, вышедшие из моды юбки, чтобы отдать предпочтение нашим божественным фижмам, которые производят фурор!

– Но все это очень жестко! Я не могу ходить, я не могу сидеть, – возражала Зефирина, в то время как непреклонный господин Маромато заставлял ее надевать жесткую, негнущуюся юбку в форме колокола, на которую были нашиты сделанные из прутьев обручи.

– Ну уж нет, ну уж нет, барышня! Все наши дамы хорошо привыкают к деревянным обручам, которые служат нам для того, чтобы создавать фижмы, этот шедевр элегантности… Ну-ка, теперь «тело»! – приказывал мастер Маромото.

В корсаже, натянутом на металлическую проволоку, который придавал ее бюсту почти геометрический вид и сжимал ее юные груди, Зефирина, опьяненная тем, что она превращается в настоящую даму, все же тем не менее почти задыхалась.

– А что скажет мадемуазель об этой хлопчатобумажной ткани из Индии?

Вопрос был излишним. Зефирина не могла больше ничего сказать…

– Вот шелк из Персии, – продолжал неутомимый мастер Маромато, – вот шелковая узорчатая сирийская ткань. Для головного убора я предлагаю золотистый муслин. Прогресс нельзя остановить, любезные дамы! Благодаря господину Христофору Колумбу и господину Васко да Гама для нас открыты морские пути. Подумайте, всего лишь двадцать лет назад у нас не было всех этих новых тканей! А что вы скажете об этом сукне для безрукавки из Антиохии? О прекрасных перьях для султана на головном уборе? Сам убор будет из бархата и украшен выкованным из серебра чертополохом. Для этого короткого жакета, украшенного шнурами с металлическими наконечниками, я думаю, прекрасно подойдет мех куницы, а муфта будет из горностая или из лисицы…

Зефирина преображалась в руках Маромато. Прелестная девочка-подросток, с изящными формами, превращалась в настоящую молодую девушку, уже почти в женщину. Ощущая на себе расшитые ткани, кружева и разноцветный бархат, Зефирина осознавала свою ослепительную красоту. С природным кокетством она вертелась, ходила, изящно садилась – этому она быстро научилась – и изысканным движением приподнимала золотистую волну своих рыжих волос. Котенок становился кошечкой и начинал оттачивать свои коготки на драгоценных шелках.

Зефирина была почти готова со своими шестью сундуками, набитыми самыми красивыми нарядами, когда маркиз де Багатель прислал ей карету, которой правил Бастьен. На заднем сиденье восседала девица Плюш, старая дева из Сен-Савена, которую маркиз де Багатель посчитал себя обязанным предоставить в распоряжение своей дочери в качестве дуэньи. Обнаружив это «подарок», Зефирина нахмурила свои тонкие золотистые брови. Она поклялась как можно скорее избавиться от столь стесняющего присутствия старой девы.