умеете объяснять! – прошептала маркиза де Багатель.

Роже улыбнулся с едва заметным самодовольством. У Зефирины вдруг появилось ощущение, что мачеха прекрасно знает, о чем говорит и что ее подчеркнутое невежество предназначено лишь для того, чтобы польстить маркизу.

– Но невозможно было поверить, что, начиная с 31 октября 1517 года, того самого дня, когда этот Лютер вывесил девять своих скандально известных предложений на двери церкви, его мерзкие идеи завоюют столько умов. Король, который, однако, всегда благоволил новым веяниям, доверительно сообщил мне, что инстинктивно чувствует опасность лютеранских пасквилей!

Роже де Багатель схватил с блюда, которое ему протягивал Сенфорьен, ножку куропатки и капусту. Пока он с жадностью уписывал сочное мясо, Зефирина осмелилась спросить:

– Но кто такой этот Мартин Лютер, отец?

– Разумеется, тебе о нем в монастыре не говорили, и было бы лучше, если бы так же поступали все.

Роже де Багатель окунул пальцы в кувшин с душистой водой и вытер подбородок, по которому стекал жир дичи, а затем продолжил:

– Это монах из-за Рейна, из Виттенберга, чтобы быть более точным, принадлежавший к ордену монахов-августинцев, который несколько лет назад бросил призыв к Реформации; он распространяет дурное религиозное учение, исполненное мерзостных заблуждений, и призывает к бунту против католической церкви. Вы должны знать, Зефи, что всякий, кто думает, как Мартин Лютер, – безбожник, ибо приговор Сорбонны, вынесенный неделю назад, обжалованию не подлежит. Учение его признано схизматическим, противоречащим Священному Писанию и кощунственным по отношению к Святому Духу. Подумайте только, этот Лютер обозвал его святейшество папу «Антихристом» и даже «дурацкой ослиной головой».

Придя в ужас от этих слов, Зефирина несколько раз перекрестилась, как и положено было поступить, дабы отогнать от себя дьявола.

Оглушительный грохот заставил ее подскочить. Братья-близнецы Ипполит и Сенфорьен, еще более напуганные, чем барышня, рассказом хозяина, уронили эмалевые тарелки на натертый воском пол.

Оглядев осколки, Зефирина вдруг быстро подняла голову. Она могла бы поклясться, что увидела в розовом свете канделябров, как по другую сторону широкого стола донья Гермина закусила губы, чтобы не улыбнуться.

– Нет… нет… нет… нет…

Собственный стон разбудил Зефирину посреди ночи.

Она зажгла свечу, провела дрожащей рукой по влажному от пота лбу и долго лежала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы прийти в себя.

Зефирине приснился страшный, кошмарный сон. Будто она вернулась в круг своих подруг в Сен-Савене. Какой-то монах с зеленоватым лицом, освещенным тысячами свечей, заменил брата Франсуа. Внезапно указав на Зефирину и выставив ее на всеобщее обозрение, священник исступленно завопил: «Еретичка… Схизматичка… Каталептичка[16]». С дьявольским смехом он размахивал руками, и Зефирина видела, как он, словно птица – вестница несчастья, кружил у нее над головой. Внезапно монах преобразился, обретя черты графини де Сан-Сальвадор. У нее на спине тоже были черные крылья. Она кружилась и кружилась под потолком комнаты. Во сне Зефирина знала, что находится в своей постели; но, однако, над головой ее больше не было балдахина. Она лежала вытянувшись, как бы связанная невидимыми нитями, в то время как ее мачеха насмехалась: «Скверная девчонка, мы подарим ее Мартину Лютеру… Схизматичка! Еретичка! Ведьма! Распутница! Чернокнижница!»

При каждом слове донья Гермина вонзала когти в лоб Зефирины.

Внезапно из-за плеча графини показалось лицо этого головастика – карлика Каролюса.

– Ты ничего не заметил? – прошептала графиня Сан-Сальвадор.

– Нет, госпожа!

Каролюс поцеловал длинные, со слегка скрюченными пальцами, руки доньи Гермины.

– Следи за ней. Мы должны дождаться этого момента, только в нужное время, только в должный час… я буду действовать…

«Еретичка… Схизматичка… Прокалываю тебя… Прокалываю тебя и опять прокалываю…»

Голос удалялся. Какой-то скрежет или крик птицы, прозвучавший во сне, разбудил Зефирину. Дрожа всем телом, покрывшись «гусиной кожей», она долго не могла успокоиться.

Рыжеватое пламя свечи освещало дрожащим светом статую Святого Михаила, стоящую в нише. Заподозрив неладное, Зефирина соскочила с постели. Путаясь в длинной рубашке с накрахмаленным воротничком, она влезла на скамеечку и сунула руку за основание статуи. Пусто!.. Там больше ничего не было! Лишь одно имя вспыхнуло у нее в мозгу:

– Каролюс!

Зефирина была уверена, что именно карлик украл медальон. Ну уж он-то за это заплатит! Не чуя под собой ног от волнения и жажды мести, путая сон с явью, Зефирина вновь улеглась в постель, продолжая дрожать. Пелажи поставила на столике у изголовья кровати серебряный стаканчик и графин с мелиссовой водой[17]. Большими глотками Зефирина выпила освежающий напиток. У него был горький привкус. Голова у Зефирины закружилась. Внезапно она провалилась в глубокий сон.

На следующее утро над поместьем Багатель сияло солнце.

Забыв про свои ночные тревоги, Зефирина без чьей-либо помощи торопливо облачилась в рубашку с белым воротничком, поверх которой надела нижнюю юбку с тюрнюром, затем широкую юбку из голубой кисеи, повязала черной лентой свои рыжие кудри. Подготовившись таким образом, Зефирина сбежала по лестнице. Было еще очень рано. Обитатели замка медленно просыпались.

Выпив бульона из цесарки, что подала ей на кухне Пелажи, Зефирина решила спуститься в парк. На маленькой каменной лестнице она наткнулась на служанку с лицом, изуродованным либо болезнью, либо сожженным при пожаре.

– Как вас зовут? – спросила Зефирина, с трудом пытаясь скрыть свое отвращение.

Девушка бросила на нее лишенный всякого выражения взгляд, потом отвернулась, ничего не ответив.

– Я ее не знаю. Кто это? – прошептала Зефирина.

Пелажи пожала плечами:

– Беатриса… несчастная немая… служанка госпожи маркизы. О, она не злая, только немного странная, бедняжка. Одна госпожа маркиза ее понимает и может с ней объясняться. Ты не должна об этом думать, мое сокровище!

Затем, внезапно сменив тему разговора, Пелажи ласково погладила атласную щечку своей обожаемой девочки.

– Я так рада, Зефи, что ты вернулась. Единственное, что требуется теперь, так это подумать о твоем будущем. Я бы так хотела, чтобы ты вышла замуж и удачно вышла за…

Зефирина расхохоталась, заставив умолкнуть Пелажи:

– Замуж! Но у меня еще есть время, Пела!

Приподняв изящным движением подол своих юбок и открыв тонкие сапожки, Зефирина весело спустилась по черной лестнице.

– Боже, защити ее! – прошептала Пелажи, провожая взглядом свое любимое дитя.

Зефирина бегом пересекла общий двор, где находились службы поместья. Она как ураган ворвалась на конюшню.

– Бастьен… Бастьен, где ты?

В ответ на этот призыв высокий парень, обтиравший соломенным жгутом гнедого коня в стойле, поднял курчавую голову, увенчанную тиковым колпаком.

– Бастьен! – повторила Зефирина. – Ты меня узнаешь, надеюсь?

Бастьен небрежной походкой приблизился к девушке, стоявшей в проходе.

– Конечно, мадемуазель. Счастлив вас видеть снова.

Держа колпак в руке, он склонился перед Зефириной без всякого раболепства.