Место освобождалось для тех, в ком была еще хоть капля жизни и тепла.

— Бог мой, ну и холод!..

— Далеко ли был конвой?

— Милях в тридцати.

— Неблизко.

— Джеймсона никто не видел?

— Он остался в кубрике.

— Из них ни один не выбрался.

— Вот повезло… Это уж лучше, чем вот так…

— Ну, у нас еще есть надежда.

— Уж светлеет.

— Это луна.

— Да проснись ты, Шорти!

— Корвет потонул минут за пять…

— Как «Соррель».

— Тридцать маль.

— Шорти!

— Если смотрели как следует.

— Кто шел замыкающим?

— «Трефойл».

— Шорти!

— Сколько человек на втором плоту?

— Столько же, сколько и у нас, наверно.

— Бог мой, какой холод.

— Да еще ветер поднимается.

— Хотел бы я встретить ублюдка, который в нас попал.

— С меня хватит и одного раза.

— Шорти!.. Да что с тобой?

— Мы, небось, совсем рядом с Исландией?

— Нам не обязательно об этом знать.

— «Трефойл» — ничего корабль. Они должны засечь

нас локатором.

— Если у них не сидит какая-нибудь сонная баба вместо оператора.

— Шорти!..

— Да брось ты! Не видишь, что ли, он уже готов.

— Но он со мной говорил…

— Болван, это было час назад.

— Уилсон умер.

— Уверен?

— Совсем холодный.

— Тогда столкни его… Кто лезет сюда следующим?

— Ну, кто еще к нам?

— Что за польза? На плоту не теплее.

— Бог мой, ну и холод!..

Тонкая ущербная луна на миг появилась из-за облаков и осветила отчаянную сцену. Бескрайнее водное пространство. Море вздымается под ветром. Силуэты людей скопились на плотах. Людей, повисших на веревках. Тела мертвецов среди взлетающих и опускающихся волн. Красные огни бесцельно мерцали во тьме на жилетах тех, кто несколько часов назад включил их с надеждой и верой…

Ферраби не умер, но к утру ему стало казаться, что он мертв. Он держал на руках Роуза, молодого сигнальщика. Тот умер вместо него. Всю ночь они сидели на плоту рядом, разговаривали. Но вскоре Роуз перестал отвечать и навалился Ферраби на плечо, словно заснул. Феррабн обхватил его рукой и положил себе на колени. Все еще боясь поверить, он спросил:

— Как себя чувствуешь, Роуз?

Ответа не последовало. Он низко наклонился над лицом и коснулся его губами. Губы ощутили холод… Теперь он остался один. Слезы сбегали по щекам Ферраби и падали на открытые неподвижные глаза Роуза.

Локкарт не умер, хотя за ночь он много раз спрашивал себя: почему? Большую часть ночи он провел в воде рядом со вторым плотом. Ближе к утру, когда освободилось место, взобрался на плот. Огляделся, увидел невдалеке второй плот. В беспокойном море он разглядел темные тени трупов. Увидел несущиеся по небу облака, единственную звезду над головой. Услышал свист леденящего ветра. Он взял себя в руки. Себя и людей на плоту. Он решил остаться в живых до рассвета и заставить всех сделать то же самое.

Он приказал людям петь, двигать ногами и руками, бодрствовать. Он отпускал затрещины. Он пинал их. Он раскачивал плот, пока все не вскакивали на ноги. Он поглубже копнул свой старый репертуар и выдал такой набор грязнейших сальных анекдотов, что сам покраснел бы в другой обстановке. Он вывел Ферраби из подавленного молчания и заставил читать наизусть все стихи, которые тот знал. Он подражал персонажам радиопередач. Он заставил их грести, изображая соревнование на лодках, и при этом петь песню «Волжские лодочники»[7] . Вспомнив детскую игру, он разделил людей на три группы, заставив каждую кричать одновременно «ачи», «рачи», «ичи», так что в результате получалось, будто кто-то громко чихает. Люди на плоту проклинали его, его голос и его отвратительный оптимизм. Они поносили его в глаза, а он отвечал им тем же и на том же языке, обещал добрую дозу гауптвахты по возвращении в порт.

Он вылез из воды закоченевший, мокрый и жалкий, но клоунские выходки и беспорядочная шумная суета вскоре вернули ему силы. Часть этих сил, казалось, вселилась в его людей. Некоторые поняли, в чем тут дело, и тоже ударились в придурковатую клоунаду. Благодаря этому спасли себе жизнь Селларз, Краутер и Тьюсон, находившиеся вместе с Локкартом и Ферраби. Только эти пятеро на плоту остались в живых.

Не погибли Грайсли, Филиппс, Грейс, Спурвей и Уидоуз на первом плоту, где был командир. Они остались обязаны жизнями именно ему. Эриксон, как и Локкарт, сознавал, что со сном нужно постоянно и беспощадно бороться, если они хотят остаться в живых к утру. В остаток ночи он проводил среди моряков экзамен на более высокое звание. Он сделал из этого наполовину серьезную, наполовину детскую игру. Каждому задавал по тридцать вопросов. Если ответы были правильными, все хлопали в ладоши, если неверными — кричали во весь голос: «Бу-у-у!!!» Авторитет командира заставлял исполнять эти приказы много часов подряд. Только к рассвету Эриксон почувствовал, что истощен этими отчаянными усилиями. Ряды соревнующихся стали редеть, хлопки и выкрики слабеть. Затем стало тихо. Один ветер продолжал стонать, а волны плескаться о плот. Волны, готовые их поглотить.

Едва небо посерело на востоке, Эриксон поднялся сам и поднял людей. Он заставил их грести ко второму плоту, который за ночь отнесло на целую милю. Рассвет растекался вокруг, словно был рожден холодным ветром. Плоты сближались. Люди неуверенно замахали руками, словно утверждая себя, что находятся в море не одни.

Никто не произнес ни слова до тех пор, пока плоты не подошли друг к другу и не коснулись бортами.

Оба плота были похожи. На каждом сидела горстка промокших, вымазанных нефтью людей, еще не склонивших головы. Другие неподвижно лежали у иих на руках. В воде плавали мертвые с лицами, задранными к небу, и руками, примерзшими к веревкам.

Не было большой разницы между живыми и мертвыми.

Эриксон подсчитал оставшихся в живых на обоих плотах. Лица почернели. Тела дрожали от холода. Виски и щеки ввалились. Их осталось одиннадцать. Эриксон потер руками замерзшие губы, откашлялся и сказал:

— Ну, старпом…

— Да, сэр…