Лахлан пробормотал что-то непонятное, сжал возлюбленную в объятиях и снова поцеловал. Рука смело опустилась и задрала юбку, а потом коснулась нежного уголка… раз, еще раз… и вдруг тело Эмили словно взорвалось. Она выгнулась, стремясь обострить наслаждение, а рука тем временем продолжала ласкать и дарить счастье – до тех пор, пока колени не задрожали и не отказались держать. Эмили без сил упала на Лахлана.
Лишь в этот момент он прервал поцелуй и бережно, словно единственную в мире драгоценность, взял Эмили на руки. Без единого слова он понес ее вверх по узкой лестнице – в маленькую комнатку на башне. Остановился возле самой двери и опустил у стены, чтобы Эмили смогла прислониться.
– Не хочу, чтобы ты выходила из комнаты. Оставайся здесь до самого утра.
– Собираешься меня запереть? – Слова прозвучали невнятно, словно после бокала крепкого вина.
– А что, необходимо запереть?
– Нет.
– Обещай не выходить ни под каким предлогом.
– Обещаю. – Эмили повернулась, шагнула в комнату на непослушных, ватных ногах и плотно закрыла за собой дверь.
Кое-как разделась и без сил залезла под плед. Собственное тело казалось безвольной, бесформенной массой. Сквозь узкие окна в комнату заглядывали серебряные лучи полной луны – почти такие же яркие, как лучи солнца. Кажется, оборотни перевоплощаются как раз в полнолуние?
Поначалу мысли путались – сказывались подаренные Лахланом неизведанные ощущения. И все же вопросы возникали с такой требовательной остротой, что вскоре Эмили уже совсем не думала о сне.
Так, значит, именно поэтому он сказал, что не владеет собой в полной мере? Наверное, в полнолуние звериные инстинкты усиливаются и не позволяют держать в узде вожделение? Да, скорее всего так оно и есть. Может быть, прямо сейчас ее любимый оборотень уже принял волчье обличье и в серебряном лунном свете вышел на охоту? Кэт говорила, что таков обычай. А вдруг он отправился на озеро?
Эмили повернулась на бок, тело отозвалось воспоминанием о недавнем наслаждении. Что же удивительного сделал Лахлан? Касался, гладил, ласкал. Сейчас, когда похмелье счастья схлынуло, воспоминания о собственном поведении рождали смущение на грани стыда. Она издавала сладострастные звуки, производила лишний шум. Даже в те моменты, когда губы Лахлана плотно прижимались к ее губам, умудрялась стонать. Нескромные стоны наверняка разносились по гулкому каменному залу.
От тонкого слуха оборотней они, конечно, не могли укрыться. А те воины, которые собрались у камина, скорее всего не были простыми людьми. Может быть, им предстояло охотиться в полнолуние вместе с Лахланом? Вопросы множились и бесконечно разветвлялись. Ах, если бы спросить Кэт!
Волновало и еще одно странное обстоятельство: воины собрались в зале, и Эмили знала об этом. Знала, но все равно не сделала ничего, чтобы остановить страстные ласки Лахлана. Она бесконечно нуждалась в его близости.
Но он, судя по всему, не сгорал в пламени ответного чувства. Разве не так? Утверждать трудно, но все же он не растаял подобно ей самой. И его возбужденная плоть, которую Эмили ощущала через плед, оставалась каменной даже в те минуты, когда он нес ее наверх.
Эмили перебирала воспоминания и копалась в бесконечных мыслях, пока наконец усталость не взяла свое. Глаза закрылись. Засыпая, она ясно услышала вой одинокого волка. Сомнений не оставалось: Лахлан в зверином обличье отвечал на зов полной луны.
Лахлан стоял у озера. Отсюда была хорошо видна восточная башня. В башне спала она. Его подруга.
Он тряхнул тяжелой волчьей головой; человеческий разум решительно отвергал подобный союз, но волк рвался к возлюбленной. Подойти, взглянуть глазами зверя, а не человека. Ощутить аромат, потереться густым мехом и оставить на нежной коже собственный запах.
Еще ни разу в жизни воля не подвергалась столь критическому испытанию, как сегодня. Для того чтобы покинуть Эмили у двери крошечной круглой комнаты, потребовалось собрать все силы. Если бы он не удержался и вошел вместе с ней… сейчас она уже принадлежала бы ему. Он ласкал бы бесконечно, без устали, снова и снова. Потребность в перевоплощении нашла бы выход в любовном экстазе.
Но Лахлан не позволил себе проявить слабость.
Он отправился на охоту вместе со всей стаей и делил с товарищами добычу, соблюдая традицию столь же древнюю, как брачные клятвы и другие торжественные обряды людей. Однако стая уже давно рассеялась. Несколько самок упорно старались соблазнить его, откровенно приглашая догнать. Однако вожак рычал и огрызался до тех пор, пока они в испуге не поджали хвосты и не оставили его в покое. И вот сейчас он стоял в полном одиночестве.
Лахлан с радостью побегал бы вместе с Друстаном, однако тот остался в спальне… вместе со своей волчицей. Вышел лишь на ритуальную охоту. Добычу сразу отнес домой, чтобы отдать Кэт. Она лишена возможности перевоплощения вплоть до рождения ребенка, однако Друстан ничуть не возражал вернуться в замок пораньше: ведь там ждала подруга. Черт побери, почему же сам он до сих пор одинок?
В браке не пришлось бы метаться между желаниями и интересами стаи.
В воображении возник нежный бело-розовый образ Эмили. Будь она волчицей, лучшую подругу трудно было бы даже представить. Смелая, добрая и отчаянно преданная. Но, увы, она рождена человеком, а ему не дано право смешанного брака: ведь он вожак стаи.
Голова сама собой поднялась к лунному диску, а из груди вырвался тоскливый вой. Долгий протяжный зов вобрал в себя безысходное чувство одиночества. Выбора не было: рок судил отказаться от той, которая безмерно дорога. И все же так хотелось взглянуть на возлюбленную глазами волка! Он не мог коснуться, не мог пометить запахом, но все же мог увидеть.
Огромный волк бросился к замку. Возле подъемного моста превратился в человека и дошел до башни. Поднялся по хорошо знакомой лестнице и бесшумно приоткрыл дверь в комнату.
Эмили свернулась калачиком на постели, лицом к нему. По подушке разметались длинные каштановые, с золотистым отливом, локоны. Плед Балморалов надежно согревал. Все хорошо, все правильно.
